— Ну, извини, — пробормотал я, не найдя ничего более умного. Она рассмеялась.
— Убар мой, ты иногда бываешь таким глупым, — призналась она. — Я ушла без разрешения, и меня за это, конечно, наказали. Так что все правильно.
По-своему она была права, но логика ее меня удивляла.
— Я довольно часто заслуживаю наказания, — поведала она, — но далеко не всегда его получаю. — Она снова рассмеялась.
Нет, она, конечно, горианка до глубины души. Во мне хотя бы частично продолжал жить землянин. Я крепче прижал к себе Телиму. И ведь никогда, никогда, твердил я себе, ты не сможешь даже всерьез рассматривать вопрос об отправке этой женщины на Землю. Это будет равнoсильно ее убийству. В этой запруженной толпами людей пустыне, с их лицемерным эгоизмoм и бессмысленной жестокостью, она мгновенно зачахнет, завянет, как редкий, прекрасный болотный цветок, вырванный с корнем и втиснутый среди безжизненных камней.
— Ты все еще расстроен, мой убар? — спросила она.
— Нет, — ответил я, целуя ее.
Она ласково провела ладонью у меня по щеке.
— Не будь таким грустным, — попросила она. Я огляделся и нашел золотой браслет. Поднял его и снова надел ей на руку.
Она вскочила на ноги, приминая лежащие на полу шкуры, и вскинула вверх левую руку.
— Я убара! — воскликнула она. — Убара!
— Обычно, — заметил я, — на убарах надето еще хоть что-нибудь кроме браслета.
— Даже в постели? — удивилась она.
— Ну, этого я не знаю, — решил я не уточнять эти тонкости.
— Я тоже, — призналась она и тут же, окинув меня лукавым взглядом, поспешила утешить: — Ничего, я спрошу об этом новую девушку на кухне.
— Все ясно: ты просто распутная девка, — с грустью констатировал я, потянувшись к ее лодыжке.
Она поспешно отступила назад и подбоченилась, царственно попирая брошенные на пол меха.
— Как смеешь ты, раб, обращаться с подобными словами к своей убаре? — высокомерным тоном вопрошала она.
— Это я — раб?
— А кто же?
Я бросился отыскивать снятый с нее ошейник.
— Нет, нет! — кричала она, смеясь и утопая в мехах. — Не нужно! Я нащупал ошейник.
— Ты никогда на меня его не наденешь! — закричала она и умчалась от меня.
Я, естественно, тут же решил нацепить на нее ошейник и кинулся вдогонку.
Она, хохоча, носилась по комнате, увертываясь от меня, но в конце концов я все же загнал ее в угол и, прижимая к стене своим телом, защелкнул на ней ошейник. Затем поднял ее на руки, отнес на середину комнаты и снова бросил на шкуры.
Она дернула за ошейник, словно хотела сорвать его с себя, и раздраженно посмотрела на меня.
Я сжал ее запястья.
— Тебе никогда меня не приручить, — процедила она сквозь зубы. Я поцеловал ее.
— Хотя, может, когда-нибудь тебе это и удастся.
Я заглушил ее слова следующим поцелуем.
— Наверное, даже очень скоро, — призналась она, а после очередного поцелуя добавила: — Мне даже страшно, как быстро я сдаюсь.
Притворившись, будто смех мой приводит ее в ярость, она вдруг начала отчаянно сопротивляться.
— Но сейчас тебе меня не взять, — бормотала она.
Я усмехнулся и дал ей возможность самой довести себя до изнеможения, а затем стал осторожно, едва касаясь, трогать ее напряженно извивающееся тело ладонями, губами, покрывать его поцелуями под аккомпанемент ее стонов и сдавленных криков, неторопливо подводя ее к высшему пику наслаждения. И за секунду до этого мгновения, почувствовав ее доведенное до предела мучительное ожидание и готовность выплеснуть наружу переполняющую ее радость и томление, я снял с нее ошейник, чтобы она могла встретить этот момент свободной женщиной.
— Я люблю тебя, — наконец нашла в себе силы пробормотать она.
— Я тоже люблю тебя, Телима.
— Но иногда ты должен любить меня как простую рабыню, — не удержалась она от рекомендаций.
— Все тебе не так, — посетовал я.
— Просто каждой женщине нужно, чтобы иногда ее любили как убару, — тоном мудрой наставницы продолжала инструктировать меня Телима, — а иногда как рабыню.
Я тут же начал воплощать в жизнь только что приобретенные мной знания.
Потом мы долго лежали в объятиях друг друга.
— Убар мой, — обратилась ко мне Телима.
— Да?
— Почему на празднестве, когда пел слепой певец, ты плакал?
— Просто так, — ответил я, — без причины. Мы лежали на шкурах рядом, обнявшись и глядя в потолок.
— Когда-то, несколько лет назад, — вспоминала она, — я уже слышала песню о Тэрле Бристольском.
— На болотах?
— Да, певцы иногда посещают и ренсовые острова. Но я слышала песню о Тэрле Бристольском и раньше, еще когда была рабыней в Порт-Каре, в доме моего тогдашнего хозяина.
Телима всегда была немногословной, вспоминая о времени, когда была рабыней. Я знал, что она ненавидела своего бывшего хозяина, что ей удалось убежать, и чувствовал, что рабство оставило в ее душе глубокий, мучительный след. На болотах я имел несчастье на себе испытать частицу продолжавшей тлеть в ее сердце ненависти. Рана, нанесенная ей прежним владельцем, очевидно, оказалась так глубока, что породила в ней ответное желание поиздеваться над любым другим мужчиной, подвергнуть его унизительным оскорблениям, что делало для нее месть еще более сладкой.
Странная она женщина.
Интересно, откуда все же у нее этот золотой браслет? И что самое странное: она, девушка из Богом забытой ренсоводческой общины, оказалась грамотной, сумела прочесть надпись на ошейнике, когда я его на нее надевал.
Но я снова не заговорил с ней об этих вещах, а наоборот, стал прислушиваться к ее словам.
— Еще девчонкой, на ренсовом острове, и потом, рабыней в клетке моего хозяина, я часто по ночам лежала без сна и думала об этих песнях и о героях, о которых в них говорится.
Я отыскал ее руку.
— Чаще всего я размышляю о Тэрле Бристольском.
Я продолжал молчать.
— Как ты думаешь, такой человек где-то есть? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— А раньше разве он не мог существовать?
Она перекатилась на живот и заглянула мне в лицо. Я все еще лежал на спине, уставившись в потолок.
— В песнях — мог, — сказал я. — Такие люди могут встречаться только в песнях.
— А в жизни разве героев не бывает? — рассмеялась она.
— В жизни — не бывает, — ответил я. Она подавленно замолчала.
— В жизни есть только человеческие существа, жалкие и ничтожные, — добавил я.
Долгое время я тоже молчал, остановив на потолке свой невидящий взгляд.
— Человеческие существа слабы, — наконец, словно откуда-то издалека, донесся мой собственный голос. — Они жадны и эгоистичны, тщеславны и самолюбивы. Они злобны и завистливы, уродливы и достойны лишь презрения, — я посмотрел на нее. — Они продажны и жестоки. Нет, таких героев, как Тэрл Бристольский, на свете нет.
— На свете есть только золото и меч, — рассмеялась она.
— И тела женщин, — добавил я.
— И песни.
— Да, и песни.
Она положила голову мне на плечо.
Мы начали уплывать куда-то в темноту, в тишину и спокойствие.
Вдруг я различил где-то вдалеке глухие, едва слышные удары большого гонга. Вслед за ними, несмотря на столь ранний час, в доме послышался какой-то шум. Шаги людей по коридорам, их громкие разговоры.
Я стряхнул с себя остатки сна, сел на постели и стал натягивать на себя одежду.
Кто-то бежал по коридору, приближаясь к моей комнате.
— Меч, — сказал я Телиме.
Она вскочила на ноги и принесла меч, лежавший у стены, куда я отшвырнул его несколько часов назад, когда чуть было не убил ее.
Я вложил меч в ножны и надел их на пояс. Шаги были совсем рядом, и через секунду в дверь комнаты постучали.
— Капитан! — услышал я голос Турнока.
— Войди, — разрешил я.
Он ворвался в комнату и остановился у порога, с горящими бешенством глазами, в которых отражался отсвет принесенного им факела, и с растрепанными, торчащими во все стороны волосами.
— Вернулись патрульные корабли, — срывающимся голосом сообщил он. — Объединенная флотилия Тироса и Коса в часе отсюда!
— Подготовьте мои корабли к отплытию, — приказал я.
— На это нет времени! — воскликнул он. — Капитаны разбегаются! Все, кто может, спешат оставить Порт-Кар!
Я хмуро посмотрел на него.
— Бегите, капитан! — крикнул он. — Бегите!
— Ты можешь идти, Турнок, — сказал я.
Он смущенно взглянул на меня, нерешительно потоптался у порога и, вздохнув, вышел из комнаты. Я услышал, как где-то на пути у него испуганно вскрикнула женщина.
— Забирай свои корабли и людей, которые еще с тобой остались, — помогая мне собираться, бормотала Телима. — Погрузи в них свои сокровища и беги отсюда, мой убар.
Я окинул ее внимательным взглядом; она была сейчас очень красива.
