— Старый Вооренмаа был сильно сердит, что это с ним? — спросила Хильма при Ловийсе, продолжавшей свою возню. Куста поглядел девушке в спину и в глаза Хильмы.
— Я-то почем знаю, — он и на меня шипел. Разве Ловийса не знает?
Куста вышел, походил несколько минут по дому и снова вернулся в пекарню.
— Там, слыхать, у дочки Ээвы дело плохо. То-то Вооренмаа и был в сердцах, — сказала Хильма.
— Да, по милости Ийвари Плихтари, — сказала Ловийса, неуместно резко громыхнув посудой.
Семейная жизнь Хильмы и Кусты развивалась своим чередом. Этим вечером в их разговоре, когда они наконец удалились в горницу для гостей, были серьезные повороты и долгие паузы. Семейство Плихтари — родные Хильмы — все назойливее день ото дня напоминало о своем существовании. Куста больше не чувствовал, что он наедине с Хильмой, даже в такие поздние, дорогие сердцу мгновения. Теперь в усадьбе было полно людей: торпари с дочерьми, Плихтари… и Хильма, дочь Плихтари, тут же. И в какой-то миг Куста ужаснулся: неужто он один среди всех них? И с каких пор? Может, с того вечера там, в каморке в Плихтари, когда Хильма ничего не могла сказать ему?.. Ведь вроде бы ничего другого не было, кроме тех двух вечерних мгновений: одного — на веранде людской, другого — там, по возвращении со свадьбы?
Было, было и другое. Уже в движениях этой женщины не стало застенчивости изящной и гибкой девушки из торпа, да и не требовалось. Ее располневшее тело заключало в себе нечто такое, чему нет дела до этих сложностей. Куста смотрел и смотрел на нее, словно только в этот миг заметил произошедшие с женой изменения; непривычно теплая нежность заполнила сейчас вдруг его кровь и душу. Исход всего старого из Салмелуса оставил после себя лишь пустоту, гнетущее действие которой нынешним вечером опять ощутилось столь сильно… Но эта зима сперва превратилась в весну, затем в лето — жизнь не остановится, ее лишь следует беречь. Был опять почти такой же миг, как тогда, весной, там, на веранде. Тихое всхлипывание Хильмы прекратилось, последняя реплика ее была уже забыта. Понуждаемый проснувшимся сильным желанием, Куста прильнул к жене и ласкал ее. Глаза Хильмы еще блестели от слез, когда она сказала, улыбаясь:
— Не надо так резко… чтобы не повредить сыночку.
В такие мгновения вокруг них были лишь стены маленькой комнаты да знакомые вещи, частью принесенные Хильмой из ее каморки в Плихтари. Они спали, как дети, не ведающие ни о чем, ни о ком, но утром, когда они проснулись, вокруг опять было хозяйство, батраки, торпари, Плихтари.
В кухне как раз случилась Тильта Плихтари, на которую Куста, проходя мимо, посмотрел удивительно застенчиво и покорно. Затем выяснилось, что нужны деньги, там, дома, — это сказала Хильма. И когда в тот же день к вечеру кто-то пришел за своим жалованьем, хозяин не смог заплатить сполна — не хватало наличных, поскольку деньги розданы в долг еще старым хозяином… Было так, словно последствия утреннего визита Тильты Плихтари еще ощущались в доме. Куста изменился лицом, когда говорил с просившим жалованья: скулы его покраснели, и он посмотрел на Хильму, которой следовало все знать и понимать. Но на ее лице было то особое отсутствующее выражение, которое Куста замечал и раньше, когда они бывали наедине. Но теперь оно впервые появилось при постороннем.
Деньги, да — как же тут быть, с деньгами-то? Придется отказать в отсрочке некоторым должникам. Куста как бы разговаривал сам с собой, но это могли слышать и проситель, и Хильма. И не прошло много времени, как один должник по собственному почину явился платить.
— Слыхал я, что хозяин собирается отказать мне в отсрочке, вот я и поспешил сам.
— Ничего я про вас не говорил.
— Кивистоя Вилле вроде бы сказал, что хозяин угрожал отказать Коркеэмяки в отсрочке долга, коль не смог заплатить ему однажды за колку дров. Но он такой пустозвон, что его словам верить не приходится.
Этот случай тоже дал паре повод для вечернего разговора. И стоило Хильме ли, Кусте ли упомянуть к слову о чем-нибудь имеющем касательство к Плихтари, как это приводило к некоторому препирательству. Куста показывал все яснее, что он не благоволит визитам тещи; когда она, слащаво улыбаясь, сидела на кухне и в присутствии прислуги с явным удовольствием заговаривала с зятем, Куста, словно бы отвечая ей, говорил что-то девушке-скотнице, которая, держась в сторонке, прихлебывала кофе. Он выказывал свое настроение, не очень-то остерегаясь при этом и Хильмы. Кому угодно позволялось видеть, что Куста вне себя, и молодая девчонка-скотница стеснялась неоправданного внимания к ней хозяина. Словно она и это случайно собравшееся в кухне общество, к которому, казалось, принадлежит и хозяйка, невольно, одним своим присутствием здесь вызвали что-то такое, чего не следовало бы вызывать.
Случилось раз-другой, что Куста внезапно заставал батраков во время работы за каким-то откровенным разговором. При появлении Кусты они раздраженно умолкали, обменявшись парой туманных намеков.
— И кто же это такое сказал, кто так поступил? — допытывался хозяин в открытую, стремясь понять общие настроения.
«Одна бывшая девушка», — отвечали ему. Или: «Один бывший мальчишка, возвращаясь с рынка». И ничего толком не объясняли. Пока однажды хозяин не отвел в сторонку старого торпаря и тот по-свойски не объяснил, что они там перемывали косточки Ийвари Плихтари.
После этого вечером, ложась рядом с женой в постель, Куста был молчалив. Хильма нашла и сжала его руку, но ответного пожатия не получила, ощущала лишь омертвевшие мозоли на ладони и пальцах. Темное безмолвие сгущалось, и под общим одеялом каждый старался даже дышать потише. Жене это было труднее: в ее состоянии вдохи получались короткими, и слышно было, как она пыхтит от волнения. Поворачиваясь к Кусте, она издала прерывистый вздох и тут же внезапно схватила мужа за плечо, и затем среди всхлипываний можно было разобрать такие же прерывистые мысли, поневоле произносимые вслух:
— Что ж ты все время злишься — ведь знал же ты, откуда я, когда взял меня. И не будешь больше видеть тут моих домашних, если не хочешь, — я мать сюда не звала — скажу ей, чтобы не приходила больше, — другие-то оттуда и так не приходят.
— Не приходят, зато слава о них приходит, — холодно произнес Куста.
Хильма, похоже, не услыхала этого замечания. Она продолжала плакать и все сильнее прижималась к груди мужа. И Куста уж не мог ничего другого, как попытаться другой рукой хоть как-то приласкать и успокоить ее. Но от этого всхлипывания жены перешли в плач.
— Ой, я несчастная, куда же я попала! И почему же я должна из-за кого-то страдать, если сама я никогда ничего такого не делала и такой не была.
Тело жены казалось горячее обычного, и вся она, пытавшаяся свернуться клубком и уткнувшаяся мужу в подмышку, была еще более неуклюжей, чем прежде. Это наблюдение переломило настроение Кусты; такая смена чувств случалась у него и прежде. Да и последняя фраза жены привлекла его внимание: до сих пор он никогда не задумывался, могло ли у этой Хильмы, дочери Плихтари, быть что-то такое раньше, до ее прихода в Салмелус. Теперь, из этих оброненных женой в сердцах слов, он понял, что, по крайней мере, на сей счет можно быть уверенным. Хильме, похоже, и в голову не пришло приравнять к таким случаям то, что произошло между ними, — и это было надежнее любых заверений. Растроганный, он ласкал жену нежно, как прежде, когда она еще была девушкой…
Последовали тихие, благодатные часы покоя, но утром Куста и Хильма проснулись ранее обычного. Сначала они как бы напоминали друг другу что-то взглядами, затем возник негромкий разговор.
Хильма теперь впервые рассказывала мужу все как есть о своем брате Ийвари, похоже, она была в курсе его нынешних дел. Ээва Вооренмаа небось уже родила, и ребенок, видать, от Ийвари, тут никуда не денешься. Однако же Вооренмаа вроде бы дали знать, что дело можно уладить без суда, если Ийвари согласится заплатить Ээве пятьсот марок. И заплатить он должен до Рождества, иначе повестка к ленсману будет ему вместо рождественского подарка. Но ведь у Ийвари таких денег нет — разве что он возьмет где-нибудь в долг, а потом помаленьку отработает.
Куста отнесся к делу так, словно Хильма обратилась к нему с прямым вопросом или просьбой.
— Тебе надо самой сходить туда сегодня и все выяснить, — сказал Куста, одеваясь и давая понять мягкостью самого тона, что Хильме можно еще остаться в постели. И она осталась — лишь отвечая на его теплое внимание, хотя никакой необходимости лежать у нее не было. Впрочем, так, в постели, можно было подумать об остающихся неделях и о приготовлениях — уже сделанных и тех, что еще предстояли.
Земля подмерзла, но снег пока не выпал. Дорога из Салмелуса в Плихтари была бы удовольствием даже и для худшего ходока, и Куста после короткого обсуждения согласился, чтобы Хильма пошла пешком. Было приятно видеть жену, идущую по дороге, удаляющуюся от дома для выяснения щекотливого дела. Походка Хильмы сделалась тяжеловатой, но все же была достаточно упругой, чтобы, глядя на нее, спутник жизни ощутил тепло. Самой Хильме ходьба доставила сильную, не испытанную ранее радость: лишь теперь, приближаясь к родному двору, она почувствовала себя уверенной хозяйкой большого имения.
