1. Отец
Смерть забытой в своем одиночестве девушки Сильи, случившаяся летним утром, явилась, по сути дела, окончательной точкой той более длинной истории, которая, можно считать, началась тридцать лет назад, когда отец Сильи, Куста, вступил во владение наследственным имением Салмелусов. Это было не такое уж большое хозяйство, но владел им род Салмелусов с незапамятных времен, а уж с 1749 года наверняка, ибо этим годом была помечена самая старая из сохранившихся церковных книг. Те давние хозяева, конечно, давно забыты, но вроде бы среди немногочисленной местной общины репутация у них была наилучшая. Самую силу род набрал во времена хозяйствования отца Кусты. Это произошло естественно, не было каких-либо особенных — хороших или дурных — поступков, на которые могли бы намекать сплетницы, но торцовые окна дома Салмелусов, казалось, глядели все надменнее, и это ощущал всякий. Нечто одновременно странное и солидное было и в том, что в доме родился лишь единственный наследник, который, однако же, рос вполне нормально. В детстве и юности он мог жить, как ему хотелось. Он считал всю усадьбу большой площадкой для игр, где и болтался без дела, даже став большим мальчиком, мурлыкая себе под нос песенки и улыбаясь. «Молодой хозяин Салмелус» и другие слова, которые ему говорили, ласкали слух и душу, но над смыслом их он не очень-то задумывался. Уравновешенность и солидность родителей незаметно воспитывала его; вряд ли кому-нибудь доводилось слышать, чтобы хозяин или хозяйка хотя бы советовали сыну что-нибудь, не говоря уж, чтобы наказывали. Так он превратился в рослого улыбчивого молодого человека, унаследовавшего от отца нос с небольшой горбинкой, а от матери глаза, цвет волос и выразительность лица.
Вероятно, родители возлагали все же кое-какие затаенные надежды на сына, но сказать ему об этом не решались. Мать изредка, к слову, когда речь заходила о происшествиях вокруг и в мире, делала слабые попытки изложить сыну свои взгляды, но это оборачивалось препирательством и шутками, которые как бы вспышками высвечивали крепкие узы естественной любви. У матери было чувство, что сын — такой же, как она, и отец втайне теплел душой, видя это. Сознание сына опиралось на два отправных момента, вокруг которых вились черты его характера: первым было некое безотчетное чувство собственного достоинства, честность, название которой он не привык слышать в разговоре, другим — уверенность в том, что имение Салмелус есть нечто вечное, не зависящее от людей, где все происходящее естественно, как дыхание, что не люди правят этим хозяйством, а оно людьми.
И выросшему таким молодому Кусте Салмелусу сперва пришлось похоронить мать, а вскоре — и отца. Мать умерла весной, во время ледохода, а отец в тот же год, осенью.
Сразу же после смерти матери Куста ощутил впервые, что жизнь в Салмелусе пошатнулась, повернула в новом направлении и вряд ли сможет возвратиться в прежнее русло. И он не мог бы сказать, вело ли это изменение к подъему или спуску; оживляющая яркость весны смешалась с серьезностью смерти и безжалостным изменением в его жизни. Он чувствовал лишь, что случившееся — не просто уход одного человека: оставшиеся не были прежними даже в прекрасном свете солнца… То был странный период лета. Отведя лошадей на огороженный выгон, Куста возвращался домой. Посреди озаренного привычным закатом летнего вечера он неприятно вздрогнул: благодушно глядя на дом, он забыл, что отец-то жив, еще жив. И словно там, в воротах, молодой человек увидел свое одиночество, которое как бы шло ему навстречу, воплотившись в некое существо…
Хильма, молоденькая девушка, помощница кухарки, сидела на краю веранды, перед дверью в людскую, мечтательно устремив взгляд на горизонт. Люди, работающие в усадьбе, ели на кухне, служившей также и людской, ничего необычного в этом не было, как и в том, что там была девушка, готовая услужить и следившая, чтобы на столе всего хватало. И сотни светлых летних вечеров похожи с виду один на другой, как скрученные в трубочки и лежащие в кубке номера лотереи. Но лишь в одной трубочке крупный выигрыш, торжественно-тревожный, как угроза грозы в момент отхода ко сну… Куста после долгой дороги приближался прямо через двор к сидящей девушке. Она могла бы встать и не спеша, как обычно, войти в дом, но не сделала этого. Совершенно спокойно продолжая сидеть, она позволила лицу своему выражать красивую печаль, томный взгляд ее словно требовал, чтобы молодой человек заметил это. Молодому человеку, лишившемуся матери, присутствие девушки и ее взгляд были очень приятны. Он как раз должен был отнести уздечку именно туда, на веранду людской, где она сидела. И он положил туда эту уздечку, потянувшись через плечо девушки… Такими были в тот летний вечер Хильма и Куста, которым предстояло разделить одну судьбу и стать родителями общего ребенка. И таким был сам этот вечер, что потом нельзя было уже не принимать его во внимание.
Наоборот, последствия того мига ощущались и сразу же, с самого начала, и еще весьма долго. И старый хозяин вскоре заметил, как обстоит дело. Из лучших побуждений он старался делать вид, будто ничего не происходит, но юная любовь, подобная этой, еще не успев привести ни к каким поступкам, уже наполняет дом странным трепетом. Он исходит от каждого слова и движения влюбленных, даже от их молчания. Тогда и пустяк вроде песенки, вообще-то весьма безобидно напеваемой себе под нос, может выглядеть большим буйством. Но хозяин Салмелуса не умел ясно и просто представлять себе вещи, чуждые его характеру. К тому же он тогда все еще думал о том, как со смертью хозяйки изменились здесь жизнь и быт, что многие утраты оказались невосполненными или стремились восполниться странным образом. Хозяин Салмелуса неприятно вздрогнул, наткнувшись мыслью на противнейшую из противных мелочей: девчонка-то — бедная служанка. «Нет, не то, я не об этом…» И ему показалось, словно обстоятельство, о котором он подумал, придало облику девушки какую-то незнакомую гордую черту. Но старик инстинктивно почувствовал в этих мелочах нечто иное — какие-то первые гримасы приближающейся насмешки судьбы. Незаметно вместо старого знакомого пути под ногами оказалась ненадежная почва. Если так пойдет и дальше, ночь наступит прежде, чем отыщется дорога — если вообще она отыщется.
И как-то внезапно старый хозяин заметил, что после смерти хозяйки в доме ничего не изменилось. Как же можно было так справляться с делами? Это же выглядело, словно та, кого проводили весной, не имела никакого значения. Размышляя у себя в комнате, хозяин чувствовал то, чего не хотел бы чувствовать: где-то там сейчас какая-то дурацкая природная сила пульсирует в двух сердцах, по сути дела невинных. И именно потому, что они столь невинны, их ждет тем более суровая участь. Хозяин размышлял, уставившись на темные августовские ольшаники и скошенные луга. «Надо позвать сюда Мартту. Может быть, удастся немного уравновесить одно изменение другим».
Он написал сестре письмо и в тот же вечер понес его на почту. Там он и сам получил письмо — приглашение на свадьбу, далеко, в третью отсюда волость. Вернувшись домой в сумерках, он сказал сыну: «Отправиться туда придется, похоже, тебе, мне это, чувствую, не по силам».
Куста согласился, даже с радостью. Ему было теперь очень легко отправиться в путь по такому веселому делу. При отъезде взгляды с обеих сторон давали истовые заверения, так что на свадьбу Куста Салмелус прибыл в светлом настроении и выглядел представительно.
На свадьбе он чувствовал себя очень бодро. Ощущение счастья сохранилось, увеличенное разлукой, оно заполняло сознание, и, возвращаясь домой, последнюю часть дороги он шел пешком во власти наинежнейших чувств. Ноги сами несли его вперед, и впереди, казалось, нет никаких трудностей. И удача сопутствовала ему, ибо в одном месте какая-то баба, выйдя из избы, вполне буднично подошла к изгороди, отделявшей двор от дороги, и запросто заговорила с Кустой. А он и не спешил в этот спокойный предвечерний миг, возвращаясь домой из гостей, и хотя ничего не спрашивал, услыхал от нее кое-что. В Салмелус, дескать, приехала сестра хозяина, чтобы вести дом, и сразу же сказала, что двух женщин там не требуется, раз она взялась хозяйничать, и в первый же день учинила Хильме разнос. На что хозяин предложил Хильме начать подыскивать себе новое место. И Хильма, стало быть, теперь у себя дома, в глуши.
— Ах так, ну что ж, всего хорошего.
— До свидания, до свидания.
Куста ничуть не обдумывал услышанное, пока не удалился от избы. Он не оглядывался, а потому и не заметил, как девчонка из той же избы крадется за ним; увидав, что он свернул на лесную дорогу, она стреканула обратно. Лишь там, на лесной дороге, ведущей к бедняцкому двору семейства Хильмы, он присел на обочине передохнуть и с наслаждением предался чувствам, которые в последние дни еще больше разрослись в его душе и, казалось, становятся теперь все ярче и ярче. Ничего, кроме деревьев, кроме леса вокруг, он не видел, и ничто не представлялось ему в тот миг более далеким, чем то, что он хозяин какого-то дома, нынче и в будущем. Погостив на свадьбе, он расслабился, и с этим легко соединилась детская беззаботность, которая, похоже, еще никогда не исчезала. Он ведь знал Хильму с детских лет — он фактически возвращался домой из куда более долгого пути, чем поездка на свадьбу. Безветренная теплая погода придавала наступающему вечеру ощущение довольства и покоя. Кусте виделось, что не скоро еще, когда-нибудь ночью пойдет он обратно в Салмелус, в свою комнату. Так же виделись в его детском представлении предстоящие времена долгими и прекрасными. Юноша любил свою комнату, потому что она так охотно ждала его.
