Если я не хожу на работу одетым лишь в страусиные перья, несмотря на то что люблю носить их, назвать это «фальсификацией предпочтений» будет неправильно. Скорее, это отражает влияние социальной среды на мои предпочтения. Мое желание не выглядеть странно сильнее желания рядиться в страусиные перья.
Представим себе мусульманку, живущую в обществе, где закон разрешает женщинам появляться в общественных местах без паранджи. Если, подвергаясь социальному давлению, она все же принимает решение носить паранджу, она при этом не «фальсифицирует» свои предпочтения. На самом деле она выражает свое предпочтение: соответствовать социальным нормам, а не «послать всех к черту».
Безусловно, социальная среда оказывает влияние на людей. Они воспринимают различные причуды и сумасбродные идеи своего окружения, будучи людьми своего времени в конкретных исторических обстоятельствах, принадлежа к определенному общественному слою и т.д. Но человек, собирающийся заменить выбор других людей своим собственным, должен ответить на вопрос: а не является ли и он сам порождением своей среды.
Те, кто критикует выбор других, полагая, что он сделан под чрезмерным общественным давлением, считают себя стоящими выше общества, благодаря чему они могут судить обо всем лучше тех, кто находится в «ловушке» общества. Но человек по своей сути — существо общественное, что признавали все великие представители австрийской школы. Интеллектуальный критик общества не составляет исключения, он сам тоже часть своего общества.
Если посмотреть на другую сторону медали, то такие коммунитарианцы, как Джон Грей, считают, что на рыночное поведение неадекватно влияют обычаи, традиции, традиционная мораль, привычки и т.д. Многие из участников акций антиглобалистов в Сиэтле, Вашингтоне и Квебеке придерживаются в чем-то похожих взглядов. Грей в книге «Пробуждение Просвещения: политика и культура на закате современной эпохи» следующим образом выражает свое недовольство рыночным обществом: «Восхваление потребительского выбора как единственной неоспоримой ценности в рыночных обществах девальвирует обязательства и стабильность в личных отношениях и стимулирует распространение взглядов на брак и семью как на средство самореализации. Динамика рыночных процессов разрушает социальную иерархию и опрокидывает устоявшиеся ожидания. Общественное положение становится эфемерным, вера непрочной, а во главу угла ставится контракт. Такое растворение местных сообществ под воздействием рыночной мобильности рабочей силы ослабляет — если не полностью разрушает — неформальный мониторинг поведения со стороны сообщества, являющийся наиболее эффективной мерой против преступлений» (Gray. Enlightenment's Wake: Politics and Culture at the Close of the Modern Age).
Но «потребительский выбор» (или, другими словами, свобода) дает возможность человеку самостоятельно выбирать между «обязательствами и стабильностью личных отношений» и новой микроволновой печью. По словам Мизеса, выбор потребителей в рыночном обществе не исчерпывается лишь материальными объектами или вещами на продажу. Суть свободного выбора заключается в том, что выбирающий сам определяет что он ценит выше. Обязательства, стабильность, любовь, общественное положение и все другие «человеческие ценности предлагаются на выбор».
Где был Грей, когда государство, пользуясь суверенным правом на принудительное отчуждение частной собственности, силой заставляло переселяться массы людей, сносило целые районы во имя реконструкции и захватывало собственность, вынуждая людей переезжать?
А что Грей будет делать с теми людьми, которые, предоставленные сами себе, могут под давлением обстоятельств пожелать сменить место жительства? Разумеется, он должен будет остановить их! Интеллектуалы, подобные Джону Грею, будут порхать между «мозговыми трестами» и конференциями по всему миру, в то время как заводские рабочие, по их мнению, должны оставаться там, где родились. Грей не может не признавать того факта, что жизнь полна компромиссов и лучшие возможности могут быть доступны в каком-то отдаленном от дома месте. Он не может игнорировать необходимость принятия трудных решений, но будет рад сделать это за вас.
Кто должен решать, какое внимание необходимо уделять традиционным ценностям, «власти» или отдельные люди, судьбу которых собираются определить? Хотя коммунитарианцы во многом правы, обвиняя многие нынешние схемы частно-государственного партнерства в разрушении сложившегося образа жизни, логически это недовольство должно заставить их отказаться от апеллирования к вмешательству государства, а не надеяться на то, что будущие интервенции будут более благоприятны для местных сообществ. «Мы» не можем, решить, насколько активно следует внедрять новшества и в какой мере придерживаться традиции, — каждый из нас самостоятельно решает этот вопрос. Как пишет политический философ Пол Готтфрид в книге «Коммунитарианцы»: «Даже если бы государство проводило политику, которая выглядела бы благоприятной для местных сообществ, например, был бы изменен подоходный налог в пользу больших работающих семей, это не отвечало бы их долгосрочным интересам. Это всего лишь еще одна обертка для политического менеджмента, хотя и вполне годная для продажи среднему классу. Но для тех, кого серьезно заботит судьба местных сообществ, цель защиты их институциональной целостности неотделима от защиты их независимости и собственности от политического вмешательства» (Gottfried. The Communitarians).
Еще одно недовольство рыночным обществом заключается в том, что «мы» утратили контроль над общественной жизнью, теперь ею управляет «рынок», принимая решения за нас. Так, например, в книге «Иллюзия выбора: как рыночная экономика формирует нашу судьбу» Эндрю Бард Шмуклер называет рынок «вышедшим из-под контроля монстром... [который], из-за своих перекосов и искажений, несет нас туда, куда выбрала эта система, а не мы сами... Представление о том, что... рынок позволяет людям самим определять свою судьбу, не более чем широко распространенное и чрезвычайно влиятельное заблуждение» (Schmookler. The Illusions of Choice: How Market Economy Shapes Our Destiny).
Шмуклер требует невозможного, если его идеалом является система, где каждый получает желаемое. Целей великое множество, а средства их достижения ограничены, и действующий человек должен каким-то образом преодолевать существующий дисбаланс. Ограниченные средства необходимо распределить между конкурирующими целями. Рыночное общество дает нам возможность сделать это с помощью цен, которые люди готовы платить за различные потребительские товары. На какой основе Шмуклер будет распределять имеющиеся ресурсы?
Когда он говорит, что «мы», а не «рынок», должны выбрать нашу цель, под «мы» он подразумевает политический процесс. Но как мы показали, политика по природе своей контролируется группами особых интересов. Поэтому требование Шмуклера сводится к тому, чтобы выбор за нас делали различные лоббисты и властные группировки, а не мы сами.
Рыночное общество не запрещает своим членам формировать сообщества, уединяться для медитации, приобретать землю и превращать ее в природный заповедник или заниматься другими «нематериальными» исканиями. Если мы не делаем этого, но якобы хотим делать, то это лишь попытка избежать ответственности и возложить вину за свой выбор на «рынок».
Если выясняется, что потребители предпочитают «дрянные» и «вульгарные» товары, это не вина «рынка». Как пишет Мизес в «Человеческой деятельности»: «Критикуя прибыль, моралисты и проповедники не понимают сути. Предприниматели не виноваты, что потребители — народ, простой человек — предпочитают спиртные напитки Библии, а детективы — серьезной литературе, и что государство предпочитает пушки вместо масла. Предприниматель не получает большие прибыли, продавая "плохие" вещи, чем продавая "хорошие" вещи. Его прибыли тем выше, чем лучше ему удается обеспечить потребителей теми вещами, которые они требуют более настойчиво. Люди пьют опьяняющие напитки не для того, чтобы осчастливить "алкогольный капитал"».
Верно, что мы часто находимся во власти решений других людей. Если я хочу приобрести унцию золота за два доллара, тот факт, что другие готовы заплатить за ту же самую унцию более четырехсот долларов, несомненно не позволит мне реализовать свой план. Но мои трудности возникают не из-за монстра, именуемого «рынком», а потому, что человеческие желания беспредельны, в то время как средства для их удовлетворения ограничены. «Рынок» — не более чем равнодействующая мириадов индивидуальных выборов. Никакая социальная система не может игнорировать тот факт, что никто не в состоянии иметь столько золота, сколько ему хочется. Кто-то должен решать, кому сколько золота иметь, и если это не система цен, то, следовательно, это будет воля правителей, кем бы они ни были.
