– Только не старина Крошей! – возразил я. – Он слишком хорош, чтобы попасться дважды. Я бы назвал его настоящим королем профессиональных взломщиков.
– Вот как? – ледяным тоном отозвался Раффлс, сопровождая слова таким же ледяным взглядом. – Тогда вам лучше подготовиться к битве с королем, когда я уеду.
– Но куда? – спросил я и, наконец отыскав уголок для пальто и шляпы, самостоятельно добыл себе угощение в почтенного возраста буфете, одном из величайших сокровищ моего друга. – Куда это вы направляетесь и зачем тащите с собой эту кучу барахла?
Раффлс отметил мое определение его разномастных сокровищ неподражаемой улыбкой. Чтобы составить мне компанию, он закурил сигарету своей любимой марки, но от выпивки высокомерно отказался.
– По порядку, Банни, не все сразу, – сказал он. – Во-первых, я собираюсь обновить эту комнату: свежая краска, электричество и телефон, по поводу которого вы так давно на меня наседаете.
– Превосходно! – воскликнул я. – Тогда мы сможем разговаривать и днем и ночью!
– Чтобы нас подслушали и арестовали в награду за наши усилия? Я, пожалуй, подожду, пока арестуют вас, – безжалостно возразил Раффлс. – Но все остальное – необходимость: не то чтобы я так любил свежую краску или не мог жить без электрического освещения, но есть другие причины, которые я сейчас открою вам по большому секрету, Банни. Не хочу вас пугать, но пронесся слух, будто над моим убежищем в Олбани сгущаются тучи. Должно быть, это старый лис, сыщик Маккензи. Пока все еще не так плохо, но до меня уже дошли сплетни. Что ж, мне стало ясно, что я могу либо замести следы и исчезнуть, тем самым подтвердив их, либо под каким-нибудь предлогом уехать на время, что даст властям возможность обыскать каждый дюйм моей квартиры. А что бы сделали вы, Банни?
Куда это вы направляетесь и зачем тащите с собой эту кучу барахла?
– Исчез бы, пока есть такая возможность! – искренне признался я.
– Так я и думал, – хмыкнул Раффлс. – Тем не менее вы должны оценить достоинства моего плана. Все, что можно, я оставлю незапертым.
– Кроме этого, – сказал я, пнув ногой огромный дубовый сундук, окованный железом; его покрытое сукном дно постепенно исчезало под тяжелыми свертками, имеющими формы ваз и канделябров.
– Это, – ответил Раффлс, – я с собой не возьму, но и здесь не оставлю.
– В таком случае что вы будете с ним делать?
– У вас есть счет в банке и есть банкир, – продолжал он. Это было истинной правдой, хотя именно Раффлс и подпитывал денежный ручеек, выручавший нас в тяжелые моменты.
– И что же?
– А то, что сегодня днем вы отвезете им эту пачку банкнот и скажете, что провели прекрасную неделю в Ливерпуле и Линкольне. Затем спросите, могут ли они позаботиться о вашем серебре, пока вы съездите на Пасху в Париж. Надо сказать, что сундук очень тяжелый – куча фамильного добра, которое вы хотели бы оставить им на сбережение, пока не женитесь и не остепенитесь.
На последней фразе я поморщился, но в целом после минутного размышления согласился. В конце концов, по ряду причин, которые нет нужды перечислять, это была вполне правдоподобная легенда. У Раффлса нет своего банкира – ему было бы крайне затруднительно объяснить происхождение крупных сумм наличных, которые время от времени оказывались у него в руках, и вполне возможно, что он заботился о моем скромном счете именно потому, что предвидел подобные затруднения. Так или иначе, я не мог ему отказать и до сих пор горжусь тем, что согласился почти без колебаний.
– А когда сундук будет готов? – только и спросил я, пряча купюры в портсигар. – И как мы собираемся вынести его отсюда средь бела дня, не привлекая ненужного внимания?
Раффлс одобрительно кивнул.
– Я рад, что вы сразу ухватили суть, Банни. Сначала я рассчитывал, что вы под покровом ночи отвезете его к себе, но даже в этом случае нас бы непременно заметили, и вообще днем все будет выглядеть не так подозрительно. Доехать отсюда до банка на гроулере[48] займет минут двенадцать – пятнадцать, так что, если вы наймете кэб и подъедете сюда завтра утром, без четверти десять, будет в самый раз. Но если вы хотите сегодня все подготовить, вам нужно сейчас же ловить экипаж и мчаться в банк!
В те дни Раффлс вел себя именно так – он был способен закончить разговор и избавиться от меня при помощи одной фразы, подкрепив ее быстрым кивком и коротким рукопожатием, для которого уже держал наготове руку. Меня так и подмывало вместо прощания взять у него еще сигарету, потому что оставались один или два пункта, которые он тщательно обходил. В частности, он так и не сообщил мне, куда едет, и я сделал все возможное, чтобы вытащить из него хотя бы это, пока застегивал пальто и натягивал перчатки.
– В Шотландию, – наконец снизошел он.
– На Пасху, – заметил я.
– Учить язык, – пояснил он. – Видите ли, я не владею никакими языками, кроме родного, но стараюсь компенсировать это, изучая все его оттенки. Кое-что оказалось весьма полезным, как вы могли убедиться сами, Банни: как насчет моего кокни той ночью в Сент-Джон-Вуд? Я могу достойно изобразить ирландский диалект, настоящий девонширский, очень приличный норфолкский и три разных йоркширских. Но мой шотландский, особенно в галловейском варианте, оставляет желать лучшего, и я собираюсь им заняться.
– Вы так и не сказали, куда вам писать.
– Я сам напишу вам, Банни.
– По крайней мере, позвольте вас проводить, – упрашивал я, уже стоя в дверях. – Обещаю не заглядывать в билет, если вы скажете, какой поезд!
– Поезд в одиннадцать пятьдесят с Юстона.
– В таком случае я буду у вас без четверти десять.
Прочитав на его лице нетерпение, я оставил его без дальнейших проволочек. Разумеется, все было ясно и без подробных обсуждений, которые так любил я и так ненавидел Раффлс. И все-таки мне казалось, что мы могли хотя бы вместе поужинать, поэтому в глубине души я чувствовал себя немного обиженным – до тех пор, пока мне не пришло в голову пересчитать банкноты в портсигаре. После этого ни о какой обиде и речи быть не могло. Сумма оказалась трехзначной, и было понятно: Раффлс хочет, чтобы в его отсутствие я ни в чем не нуждался. Итак, я старательно повторил его историю в своем банке и договорился, что привезу сундук завтра утром. Затем я отправился в клуб, надеясь, что там появится Раффлс и мы все-таки поужинаем вместе. Но там меня постигло разочарование, которое, однако, не шло ни в какое сравнение с ударом, ожидавшим меня следующим утром в Олбани, куда я прибыл в назначенный час в четырехколесном экипаже.
– Мистер Раффлс уже того… уехал, сэр, – вполголоса сообщил швейцар доверительным тоном, однако с оттенком упрека. Он питал к Раффлсу особое расположение, которым тот вовсю пользовался, с непревзойденным тактом одаривая швейцара чаевыми. Меня швейцар знал почти так же хорошо.
– Уехал! – в ужасе повторил я. – Куда это вдруг?
– В Шотландию, сэр.
– Уже?
– В одиннадцать пятьдесят, вчера вечером.
– Вчера вечером! Я был уверен, он имел в виду сегодняшнее утро!
– Он так и понял, сэр, когда вы не пришли, и велел мне сказать вам, что такого поезда нет.
Я готов был рвать на себе волосы от разочарования и досады. Я ругал и себя, и Раффлса – мы оба были одинаково виноваты. Если бы не его неприличное стремление поскорее от меня избавиться, не его характерная резкость в конце – не было бы никакого недоразумения или ошибки.
– Еще какие-нибудь сообщения? – угрюмо поинтересовался я.
– Только насчет ящика, сэр. Мистер Раффлс сказал, что вы заберете его на время, так у меня тут приятель, может помочь снести и запихнуть в кэб. Чертовски тяжелая штука, но мы с мистером Раффлсом его вдвоем подняли, значит, и с приятелем справимся.
Должен признаться, что, когда в десять часов утра мы проезжали мимо клуба и парка, меня волновал не вес проклятого ящика, а его гигантские размеры. Прячась в глубине экипажа, я тщетно пытался сделать вид, что не имею никакого отношения к огромному сундуку на крыше: в моем разгоряченном воображении дерево казалось прозрачным стеклом, сквозь которое весь свет мог видеть его добытое преступными путями содержимое.
Услужливый констебль при нашем приближении остановил движение, и на мгновение у меня заледенела кровь в жилах. Вслед за нашим кэбом с криком бежали мальчишки – точнее, мне казалось, что они бегут именно за нами и кричат “Держи вора!”. Достаточно сказать, что это была одна из самых неприятных поездок в моей жизни. Horresco referens[49].
В банке, однако, благодаря предусмотрительности и щедрости моего друга все прошло гладко. Хорошенько вознаградив кэбмена, я дал флорин бравому малому в ливрее, который помог внести сундук, и едва не осыпал золотом радушного клерка, который вежливо смеялся над моими шутками о ливерпульских победителях и последних ставках на Семейном кубке. Правда, я пришел в замешательство, когда услышал, что банк не выдает квитанций на подобного рода депозиты. Теперь-то я знаю, что почти нигде в лондонских банках их не выдают. Но сейчас приятно вспомнить, что в тот момент я и выглядел так же, как себя чувствовал – будто все, чем я дорожу на этом свете, находится под угрозой.
