с кокетливой лукавостью:
− А я – Лариса. Та самая Лариса, которую когда-то, в своей юности, Вы катали на велосипеде!..
Алексей Иванович даже вздрогнул от будто взорвавшихся чувств. «Боже! Лариска! Дочь Леонида Ивановича, когда-то так жестоко смявшего Васёнкину судьбу!..» Вот он, насмешливый парадокс жизни: то, что однажды случилось, не избыть – всё остаётся. И не только в памяти!..
Алексей Иванович постарался не выказать смятённость чувств, даже улыбнулся ответно на беспричинно сияющую улыбку Ларисы. А Лариса, будто восхищённая поклонница на литературной встрече, сказала:
− Мне тётя Зоя мно-ого о Вас рассказывала! – Сказано это было с такой значительностью, что Алексей Иванович даже смутился и как всегда в смущении, защитился неловко:
− Ну, уж, тётя Зоя наговорит!.. – на что Лариса несогласно качнула головой.
− Она в Вас души не чает!.. – сказала она убеждённо и вконец смутившийся Алексей Иванович уловил в дрогнувшем её голосе не то скорбь, не то зависть.
Выискивая выход из затруднительного разговора, он подсказал:
− Зоя с Васёной дома, уже хозяйничают! – и Лариса, тяжко вздохнув, проговорила:
− Да-да, пойду. Гости скоро навалятся!..
Алексей Иванович, взволнованный прошлым, смотрел с пристальностью, как Лариса шла к крыльцу. В том, как тяжеловато, вроде бы с ленцой, переставляла она коротковатые полные в икрах ноги, обутые в короткие белые сапожки, было что-то от походки Леонида Ивановича: вот так же тяжеловато, будто с ленцой, водил он по лесам когда-то всё вбиравшего в распахнутую свою душу юного Алёшу. Какой пласт жизни со всей её трагичностью придавило время. А ведь было оно! И всё могло сложиться по-другому, и у меня, и у Васёнки, и у Леонида Ивановича, у всего Семигорья, у всей страны! Что же поворачивает людские судьбы? Где тот тайный моторчик, раскручивающий никому не ведомую спираль жизни? И дано ли будет когда-нибудь его узреть, понять таинства, приводящие в движение земной мир и людей, живущих в нём?!.
С крыльца по молодому стремительно сбежала Васёнка, спросила участливо:
− Не притомился, Алёша?.. Пошёл бы, прилёг на повети? Сенцо там свежее!
− Там и комарьё, наверно! – ответил Алексей Иванович, снова любуясь озабоченностью милого лица Васёнки. – Я уж в машине, в холодке полежу.
− Ну, гляди, как тебе лучше. А я побягу до магазина. Не успела всё припасти.
− А надо ли, Васён? Ведь за вином побежала!.. – хотел остановить её Алексей Иванович.
− Не можно, Алёша, без вина. Гости ведь соберутся. Хоть Макарушка не любитель, а Витенька не прочь. Да, может, ещё кто зайдёт. Я – скоро!..
Васёнка стремительно, будто всё ещё молодая, ушла в калитку.
Алексей Иванович чувствовал, что от прошлого уже не уйти, память раскрылась и многое из прожитого здесь, на Семи Горах, предстояло заново ему пережить. Но отдаться прошлому хотелось в одиночестве, уже после того, как выговорятся и разъедутся гости. Да и притомлённость от долгого сидения за рулём всё же сказывалась. Он поднялся, разминая затёкшую спину, прошёл вдоль плетня, плотно отгородившего от вездесущих кур огород, за дом, где в тени стояла машина. Распахнул дверки, чтоб продувало ветерком, откинул спинку сиденья, лёг, потянулся в желанном покое. Из раскрытых, затянутых марлей окон слышны были перебивающие друг друга голоса двух женщин, не умеющих молча делать ни одно из дел. Под эти голоса Алексей Иванович задремал. А проснулся от приснившейся ему Зоиной улыбки, тут же наяву услышал возбуждённый её голос, в доме, за раскрытым окном комнаты.
− Ты, Лариска, вечно в недовольстве. Всё-то есть у тебя, а тебе всё чего-то хочется!..
− Хочется, тёть Зой, всё время хочется: то сладкого, то чужого мужика, - Лариса, чувствовалось, была в обиде. – Любви вот нету. Какой-то бесчувственный мужик попался, одна злость к нему!.. Ну, чего вы смеётесь, тёть Зой?.. Я вот знаю, вы Алексея Ивановича любите, как мама говорит, без оглядочки. Разве не так?..
Зоя молчала, видно, улыбалась про себя, потом мягким, почти Васёнкиным голосом сказала:
− Так и надо любить, чтоб всё, что он делает, тебе в радость! Устал твой Женька, лёг отдыхать, а тебе скучно. Ты злом исходишь: разлёгся, такой-сякой, немазаный! Только и глядеть на ноги твои задранные?!. Знаю, слышала, как охаживаешь свою половину. А мне в радость, что Алёша, наработавшись, прилёг. Я берегу его сон. Найду себе занятие и жду, когда он снова будет со мной, отдохнувший, ласковый… Как-то я раздумалась, сколько же мы вместе бываем, чтоб вот так, глаза в глаза? Совсем крошечка получается. Утром он в дальней комнате, за столом, со своими мыслями, потом на работе с чужими заботами. Получается только в завтрак, в обед, да ужин мы говорим да глазами ласкаемся. Да вот ещё немножко, когда провожаю его на работу да встречаю, идём, разговариваем. Да, бывает, кусочек вечера, если он снова не садится за работу.
И в кровать ложимся, каждый со своей книжкой, больше молча читаем. По времени совсем крохотулечку мы вместе. А вот, поверишь, при всём таком, будто не расстаёмся! Каждую секундочку его чувствую: где он, что говорит, хорошо ли ему, - всё чувствую, всё от него ко мне передаётся, будто приёмнички на одну волну настроены, переговариваемся!..
− Выдумщица вы, тётя Зоя! – голос Ларисы усмешлив, недоверчив.- А вот, давно хотела, да всё робела спросить: не стыдно вам, что он такой вот, после войны, ну, не ловкий – ни бежать, ни танцевать не может?..
− Глупая ты, Лариска! Никак понять не можешь, что он – единственный! На свете нет другого такого. Он там, у себя за столом творит миры, невиданных людей, за которыми идти хочется, - как БОГ… И я – первая вхожу в эти миры, когда ему печатаю, или когда он вдруг разволнуется, рассказывает, что там, в мудрёной голове его творится… Тогда мы такие близкие, ну, как один, неразделённый человек! Такого ни за каким вином, ни в каких танцах не почувствуешь! А когда мы вместе, как муж и жена, он такой любящий, такой любистик – солнышко так не нарадует!
В Лариске, похоже, что-то надорвалось: так бывает, когда своя безрадостность ткнётся в чужое счастье. И Зоя, видно, спохватившись, что наговорила лишку, стала успокаивать расстроенную племяшку. И вдруг сквозь Зойкино увещевание прорвался капризно-требовательный голос Ларисы:
− Тёть Зой, отдайте мне Алексея Ивановича! Хоть на немножко! Отдайте! Я тоже хочу!..
Недобрая тишина установилась там, за окном, и сразу затвердевший голос Зои негодующе произнёс:
− Смотрю,
