утер им носы, а этот глупый город потряс до самых основ. Попытался превратить его во что-то, хотя бы отчасти стоящее спасения. Но это оказалось невозможно. Темы до сих пор готовы вцепиться друг другу в глотки – даже когда смерть стучит в парадные двери. Люди из бывшей верхушки робуров только и ждут возможности всадить тебе в спину нож. Как долго еще повторять, прежде чем до тебя дойдет? Не пытайся удержать Город, его не спасти. Спаси нас. Своих друзей. Все остальные тебя ненавидят.
Я дал ей понять, что все еще думаю. Затем – кивнул.
– То есть в итоге, – произнес я, – ты думаешь, что я должен согласиться на его условия.
– В итоге – да, – ответила она.
27
Открыть врагу ворота осажденного города не так просто, как можно подумать. Это требует много размышлений и планирования, подразумевает работу очень многих людей, тщательный выбор времени и дотошное внимание к деталям.
На первый взгляд кажется, что все, что нужно сделать – под покровом ночи прокрасться куда надо, отодвинуть пару-тройку засовов, и дело сделано. Если и есть где-то город, где дела так и обстоят, хотел бы я там жить. Если все действительно так, предательства ему не страшны.
Я знал, как охраняются ворота, потому что сам организовал процесс. Имея в Городе две враждующие фракции и аристократию, ненавидящую меня за произвол, не говоря уже о криминальных элементах, вполне способных на предательство за деньги, я решил устроить все максимально сложным образом. Итак, каждые ворота охранялись отрядом, укомплектованным из разных групп: кем-то из Тем и должностным лицом. Таким образом, в одну ночь это будут Зеленые и инженеры, в следующую – Синие и садовники, потом Зеленые и кто-то из Стражи. Думаю, суть ясна. Каждое охранное подразделение насчитывало пятьдесят человек, из которых десять должны были стоять прямо перед воротами в полном обмундировании. На каждой паре ворот красовались засовы толщиной с ногу, и, чтобы добраться до пятого, как минимум нужна была длинная лестница, как максимум – кто-то, кто будет поддерживать и приподнимать ее снизу и следить за тем, чтобы вы не навернулись вниз и не расшибли дурную голову. Кроме того, каждый засов был снабжен висячим замком; для этих замков имелось только два набора ключей: один был в сторожке у ворот, другой – в моей комнате во Дворце, в крепко запертом сундуке. Просто чтобы сделать жизнь интереснее, хранение ключей я распределил особым образом – если дежурили Зеленые и инженеры, у Зеленых были ключи от засовов первого, третьего и пятого, а у инженеров, соответственно, – от второго и четвертого. Конечно, для меня это не было бы проблемой, так как я располагал полным набором.
Но что с того? Я управляю Городом. Все должны делать то, что я говорю, и для меня не проблема отдать прямой приказ об открытии врат, так ведь? Так, да не так. Я подумал о том, что будет, если меня убьют или создадутся условия, при которых я не смогу править и приказывать. Командование перейдет к Нико или Фаустину, или еще кому-то, кто будет жив; стража ворот, вероятно, не узнает о произошедшем сразу – придется верить кому-то на слово, что я мертв и заместитель вступил в права. То есть поле для обмана огромно, а Город просто кишит актерами – с Ипподрома, из Оперы, из театра Комедии и Трагедии, признанного лучшим в мире. Один из любимейших публикой жанров – пародии; сам я никогда не понимал, что в них такого, но тьма народу готова была платить деньги, чтобы посмотреть, как человек выряжается в кого-то другого. Стоило иметь в виду, что стражи на воротах видели меня разок-другой от силы, да и то – на пару минут и с большого расстояния. Став публичной фигурой, я заслужил сомнительную честь стать объектом для пародий и должен сказать: непременно найдется кто-нибудь, кто в моем образе выглядит правдоподобнее, чем я сам. Так что я, умник хренов, был просто обязан придумать дополнительные меры предосторожности. Никто, даже я, не мог самостоятельно дать команду открыть ворота. Обязательным было присутствие двух уполномоченных офицеров из утвержденного мной списка – Нико, Артавасдуса, Фаустина, Арраска и Бронеллия (непременно – оба разом, а не кто-то один) – вместе с дежурным, ответственным за эти конкретные ворота в свою конкретную смену. О такой мелочи, как письменный приказ с Великой Печатью, я даже не упоминаю.
Я объяснил все это Огузу. Он закатил глаза и сказал что-то про горе от ума. Трудно с ним не согласиться.
– Раз ты этот порядок утвердил, – сказал он, – тебе никто не помешает его заменить каким-то другим.
– Не совсем, – ответил я. – Это будет выглядеть подозрительно. И, как ты только что сам доказал мне, я и без того не очень-то популярен. Но не волнуйся – в Город есть другие пути, кроме ворот.
* * *
– Значит, ты и есть та маленькая птичка?
Трудно представить кого-то более непохожего на «маленькую птичку», чем Навсол. Он был Сержантом Чести у Синих – и это ответственная должность. Их дюжина в каждой Теме, и они следят за тем, чтобы люди, нарушающие кодекс чести (который запрещает передавать сведения властям или противоборствующей Теме, ослушиваться приказов верховод, убивать, насиловать или обкрадывать другого члена Темы и так далее), кончали плохо. Желательно еще, чтобы этот бесславный конец был публично освещен. Сержанты Чести умеют обращаться с дротиками, ядами, стилетами и другого рода опасными объектами и процессами. Они знают всех наперечет, а еще у них мало друзей. Их работа хорошо оплачивается, напрямую из фондов Тем. Ни один Сержант Чести никогда не переступал запретную черту – эти ребята слишком хорошо знают, что их в таком случае ждет.
В свободное от работы время Навсол держал домашнюю птицу – имея под это дело в распоряжении пять длинных вонючих бараков у Северного причала. Имелись у него и куры, и утки, и гуси, и голуби. В разведении последних он был особенно хорош, и перед самой осадой обучил дюжину этих птиц передавать сообщения своему племяннику Воссу в Паралии. Когда началась осада, он послал Воссу голубя с предложением пойти и найти вражеского главаря, спросить, сколько тот готов дать за регулярный поток городских вестей из очень хорошего источника. Сделка была быстро заключена, и с тех пор голуби трудились не покладая крыл. Отправка Великой Печати голубиной почтой стала особым триумфом – ее повесили на шею птицы на коротком ремешке, закрепили
