так только потому, что раскусил – вопросы у меня всегда с подвохом.
– Я знаю, чем ты занимаешься, – сказал Огуз. – Ты обманываешь их при каждом удобном случае. Ты крадешь у них, потому что хочешь отомстить им, и все улаживаешь со своей совестью, щедро раздавая добычу своему полку. Ты охотишься на робуров, Орхан, – и ты не стал бы, если бы правда любил их.
– А я и не говорил…
– Да, и это правда. – Огуз посмотрел мне прямо в глаза, в упор. – Я могу понять, почему ты сражался за них, когда думал, что за стеной – просто очередные варвары. Могу понять, зачем ты изобрел эти ужасные катящиеся камни и убил врагов. Но мы не враги. Мы – твой народ. Мы – это я. Неужели ты хочешь раздавить меня одним из своих чудовищных шаров, Орхан? Неужели…
– Нет. Конечно же, нет.
– Каждый убитый тобой солдат – это я. Как ты не понимаешь? Подобный тебе, такой, как ты. Гораздо больше похожий на тебя, чем эти синие обезьяны.
«Синие обезьяны». Было неприятно слышать, как млеколицый – пусть он и мой друг, – высказывается в таком тоне о робурах. Может быть, потому, что я боялся – продолжи он в этом ключе, и я в итоге поймаю себя на том, что согласен с ним.
Он посмотрел на меня, склонив голову набок, как делают собаки, когда не могут понять, что делает человек.
– Может быть, тебе их жаль, – сказал он. – В этом дело?
– Может быть.
– Прекрасно. Когда-то был такой врач, как ты. У него был шанс уничтожить чуму раз и навсегда. Но он этого не сделал – пожалел заразу как вид. – Огуз поджал губы. – Угадай с трех раз, от чего он умер.
– Может, я думаю так – то, что ты собираешься сделать с ними, не сильно лучше того, что они сделали с нами.
Огуз махнул рукой.
– Не знаю насчет «лучше», – сказал он. – Как по мне, это приблизительно одно и то же. Ты слишком долго прожил с синешкурыми, Орхан, – и начинаешь думать, как они.
– Вероятно.
– «Вероятно», – передразнил Огуз насмешливо-детским голоском. – Да так и есть. И ты знаешь, как думают робуры? Если они победят, это жест судьбы: пощадите сдавшихся, ну а гордых перемелите жерновами войны. Узнаёшь?..
– Я читаю книги.
– Рад слышать. Если они выиграют, так и должно быть, а если проиграют, так сразу война – это неправильно-неправильно. Должен быть более рациональный и цивилизованный способ урегулировать все свои разногласия. Нет, Орхан, поверь мне – в драке нет ничего плохого, совсем ничего. Драка помогает отличить худших от лучших.
Я усмехнулся:
– И робуры всегда побеждают, но…
– …но не в этот раз, – закончил Огуз без улыбки.
– Все равно праведностью тут и не пахнет. И ты это знаешь.
Огуз повернул голову в сторону и приложил ладонь к правому уху.
– Извини, – сказал он, – я тебя не вполне расслышал.
Теперь, при должных раздумьях, понимаю, что есть одна вещь, о которой я забыл упомянуть. Итак, Огуз отравил шерденского погонщика рабов. Справедливо. Но был еще один тип из их числа, который решил, что я ему не нравлюсь. Не знаю почему; случается порой такое – кто-то испытывает к тебе неприязнь безо всякой на то причины. Тот шерден терпеть меня не мог, никогда не упускал возможности пнуть меня или опрокинуть ударом по голове. Воодушевленный примером Огуза, я решил проучить его, вот только убийцей я не был – мои таланты лежали в других плоскостях. Поэтому однажды ночью на привале я быстро нашел способ ослабить веревку на запястьях и лодыжках и, когда охранники уснули, прокрался туда, где лежал мой враг. Я заметил, что у него была маленькая фигурка дельфина из китового уса, ее он носил на шее на кожаном шнурке – морской талисман на счастье, безделица по сути. Аккуратно, медленно и легко я снял нож с его пояса, перерезал шнур, взял дельфина и вернул нож туда, откуда взял, – бритвенно-острый край в какой-то миг завис в одной восьмой дюйма от горла мучителя, и даже тогда мне в голову не пришло сделать что-нибудь, кроме как ограбить его. За такую хорошенькую вещицу, думал я, наверняка получится выручить деньги в будущем, и, раз я проучил врага и не замарал руки кровью – я вдвойне умен, я победил.
Некоторые уроки хорошо усваиваешь только на собственном горьком опыте. Например, не грабь людей, даже под покровом ночи, когда земля промокла насквозь, – после тебя останутся следы. Конечно, я их не увидел, ибо было темно. Но вот наступило утро, и все тут же стало ясно.
Охранник разбудил меня ударом в ключицу, а это одно из самых болезненных мест, куда можно кого-то ударить. Я думаю, он планировал убить меня, потому что притащил с собой старшего в иерархии засвидетельствовать, что я ограбил его, и им не потребовалось много времени, чтобы найти дельфина, спрятанного у меня между поясом и туникой.
– Можешь его в грязь втоптать, – сказал тот, второй.
– Это не он украл.
Оба погонщика оглянулись – и столкнулись нос к носу с Огузом.
– Я взял эту штуку, – сказал он. – Я ее украл, слышишь?
Невзлюбивший меня шерден зарычал на него – не неси, мол, чушь. Но старший ему сказал:
– Ну-ка повтори еще раз.
И Огуз повторил:
– Я украл. И спрятал у своего друга – чтобы все выглядело так, будто это он сделал, если вдруг нас станут обыскивать. Но я просчитался, совсем забыл про следы.
Старший погонщик долго смотрел на него, и я, кажется, понял, о чем тот думает. Я почти уверен, что он ему не поверил, но не было никакого способа доказать это так или иначе; кроме того, он наверняка решил, что, если у парня хватает смелости принять побои за своего приятеля, пусть так и будет. Поэтому он кивнул, затем размахнулся обутой в сапожище ногой и нанес Огузу сокрушительный удар по голове – сбоку, в район виска.
Я был уверен, что Огуз умер, – он рухнул наземь как подрубленный и неподвижно застыл, из уха его обильно потекла кровь.
– Вот как мы разбираемся с воришками, – бросил в мою сторону старший погонщик. – Так пусть это послужит тебе уроком. – Сказав это, он удалился. Тот, второй, рангом пониже, смерил меня долгим взглядом – и последовал за ним. Странно, но с тех пор он больше не цеплялся ко мне. Да и Огуз оклемался – с тех пор, правда, был туг на правое ухо. Пока мы были вместе
