ела комплексные обеды в совхозной столовой и возвращалась домой веселая, полная спокойной уверенности, что никто не посягнет на ее свободу. Братец Лиувилль, вероятно, и вовсе не обедал, его высокий дух, погруженный в схемы и формулы, игнорировал требования плоти. Отец питался где и чем придется, аппетит у него всегда был превосходный. В тот день, с которого начинается наше повествование, Йонас Каволюс повез сына на конференцию в Вильнюс, и, уж конечно, они наобедаются там до икоты — мало ли в столице классных поваров!
Послеполуденное солнце уже клонилось к водонапорной башне, когда Агне решила наведаться домой. Не голод ее погнал, нет. Из-за платья. На ферме носила она халат — удобную, всегда нравившуюся ей одежду; еще один, новенький — в нем хоть по больнице разгуливай, — висел тут же, в шкафчике, однако Агне захотелось нарядиться в платье, знала даже в какое: в пошитое год назад вишневое с белыми и черными цветами, облегающее, хлещущее по икрам до сих пор модными складками. Ах, как шло ей это платье! Удивительно, что так долго, почти целый год, не вспоминала о нем. Тут Агне представила себе Наталью, вылезшую из кладовой, где напарница любила вздремнуть часок после обеда. Только что, когда Агне собралась уходить, Наталья ворчала: «Куда ты, ветерок-флюгерок, куда?» А что скажет, когда, увидит ее в вишневом платье… на ферме? «Рехнулась, что ли, девка? Вот ведь ветерок-флюгерок!» Это в глаза… А за глаза! Завтра во всем Тауруписе только и разговоров будет, что об Агне да ее платье. Шу-шу-шу да ша-ша-ша — любят люди языки почесать, хлебом не корми. Как подумаешь, даже не по себе становится от этой болтовни. Что угодно выдумают, глядишь, и напророчат: одному сердце, другому рак, третьему, может, и тюрьму. Не минуют по их милости Таурупис всяческие беды наших дней. Когда Рита Фрелих, почти ребенком еще, появилась на хуторе Баниса, чего только не толковали, хотели болезнь ей навязать: уж слишком, дескать, худющая, пусть Йонас Каволюс сразу гроб заказывает, такая в браке недолго протянет. И что вы думаете? Не прошло трех десятков лет, а женщина и вправду чаще в постели, чем на ногах… Детей, особенно чужих, здешняя молва и вовсе не щадит. Послушать кумушек, так дети теперь с каждым днем все хуже и хуже, город им, видите ли, подавай, бегут туда, словно в городе медом намазано, а что будет с Тауруписом, когда они, старики, ноги протянут? Неизвестно, что будет. Йонас-то Каволюс пока такие мысли рукой, как сигаретный дым, отгоняет, а другим от них невесело.
Возле холма, который отделяет фермы от поселка, донеслось до Агне едва слышное звяканье — дзынь-дзынь-дзынь. Не иначе, дядя Дукинас, отцов двоюродный брат. У кузнеца нынче самая страда, уборочная не только дипломированных механиков с ног валит. Здесь, в полях, это волей-неволей чувствуешь. Ей, Агне, вон как на ферме доводится крутиться, да разве сравнишь: вышла в поле и сразу ощутила, что зашагала быстрее, чем обычно, идет и диву дается — куда летит! В такт ударам молотка по наковальне. Однако и бегом не бежала, потому что Дукинас постукивал быстро, но без спешки. Какую-нибудь гайку или ось для комбайна кует. В страду как? Не то, так это из строя выходит, и не всё ребята Бейнариса, старшего механика, могут добыть на складе… Комбайны не больно интересовали Агне, а вот подгоняет же что-то: дзынь — шаг, дзынь — другой… Мать иногда запускает пластинку с маршем Мендельсона и убеждает всех, что музыка помогает ей раскладывать пасьянс из карточек, на которых выписаны мысли ученейших мужей мира и скромная мудрость, извлеченная или выжатая из хитроумных, но зачастую туманных речей таурупийцев. «Извлекать» или «выжимать» ее можно, кое-чего наслушавшись: «Дети — они дети, покуда в подоле держишь, выпрыгнут — не поймаешь, как лягушонка; от греха их не остережешь — будут скрипеть дети на одном месте, ровно флюгера…» И так далее, и тому подобное. Или вот сердится Наталья, когда Агне не вовремя исчезает с фермы: «Куда летишь, ветерок-флюгерок?» Или еще как-нибудь. А Рита Фрелих внимательно слушает такие разговоры и записывает на своей карточке: «Дети вертятся и скрипят, как флюгера».
Ясно, что это не совсем подлинная пословица, даже не фольклор, только мысль самой Риты Фрелих, удостоенная быть записанной рядом с Ларошфуко и прочими… Может, все это лишь «романтические бредни», как говорит Лиувилль, и пора бы уж Рите Фрелих, учительнице и матери большой семьи, перестать ими заниматься, не девочка. Только Спин, второй брат, рискует утверждать, что эти бредни порой составляют целый мир — во всяком случае, для Риты Фрелих! Агне знала, что, пытаясь таким образом защитить маму, брат высказывал не собственные мысли, косился на человека, который в свое время настойчиво убеждал окружающих: «Die Welt ist Wille»[8]. Да… Спин стал теперь таким ученым, таким эрудитом, почти как Лиувилль. Конечно, она, Агне, по сравнению с ними глупышка, темная деревенская девчонка, однако она понимала то, что братьям, должно быть, и в голову не приходило: их мать и осталась-то в этом краю, далеко от моря, в огороженной лесами долине речки Таурупис, потому что увидела здесь старые избы, над крышами которых поскрипывали от малейшего дуновения то железное перо, то целая птица, а то и всадник с пикой — все, что, по мнению местных кузнецов, могло вертеться и показывать дорогу ветру…
А ведь могло же случиться так, что Рита Фрелих много-много лет назад не постучалась бы в двери бывшего хутора Баниса, где учительствовал Йонас Каволюс. В мире от этого не бог весть что изменилось бы. Не было бы только ее, Агне, идущей домой, в Таурупис, где на крышах многоэтажных — совсем городских! — домов установлены не флюгера, а коллективные телевизионные антенны, а на котельной, на водонапорной башне, на складах едва заметные пики громоотводов. Все это было бы, даже громоотводы, хоть таурупийские — собственное изобретение Лиувилля, ведь громоотводы куда полезнее, чем прежние флюгера, исчезнувшие вместе с ветхими избами. Про изобретателя громоотводов Агне знает, а вот спросили бы ее, кто здесь, вдали от продутого ветрами взморья, себе и другим ковал флюгера, она бы не ответила. Да и зачем флюгера? Ведь в любой момент, как говорит Йонас Каволюс, о ветре все, что тебе нужно, узнаешь: включи радио или телевизор, а то позвони по телефону, и скажут, откуда он и куда путь держит, какой силы — только пух на одуванчике или на доме крышу может сорвать… Смех был бы, да и только, говорит отец, если бы замороченному делами человеку приходилось пялить глаза на дурацкие
