В этих краях знают истину. Адама так и не простили; его сыны и дочери покинули это место и населили мир. Он ждал Бога, ждал прощения, ждал, пока отрастет ребро. Но устал ждать и ушел обратно в лес. Ангелы, охранявшие древо, простили его, потому что в этом священном месте ему больше нечего было делать. Но в его отсутствие Бог забыл Адама, и так он остался один. С каждым веком он сбрасывает очередную шкуру человечности, шелушится через стадии животного к праху. Вот что я читал тебе, когда ты ушел.
В голосе Сейль Кора звучало настоящее разочарование, и впервые Француз осознал, что его приязнь к молодому человеку была взаимна. Вся эта ерунда об Эдеме – его способ сблизиться.
– Раньше я не понимал, – сказал Француз. – Простишь ли ты меня и расскажешь ли еще о своей чудесной книге?
Сейль Кор повернулся, заглянув вглубь своего спутника.
– Тебе нужно многому научиться, – сказал он, медленно улыбаясь, – и я научу тебя. Но мы должны быстрей покинуть это место.
Француз принял протянутую руку, и вместе они двинулись через мерцающую листву.
* * *
Ровно через час они вернулись. В зале было пусто и тихо. Глаза существа, к счастью, оставались закрытыми.
– Все в порядке, – сказал Хоффман, – они успокоились. Заберем ребенка и запрем дом.
Маклиш кивнул, но выглядел озадаченным.
– Где мешок? – спросил он, обшаривая глазами комнату.
– О боже, опять! – простонал Хоффман, заглядывая под стол.
– Это они его забрали, да? – вскрикнул Маклиш. – Эти безмозглые сволочи прибрали мешок!
Этот человек не слыл хохмачом, и его смех, извергнувшись, пока коридоры прислушивались в сосредоточенном удивлении, прозвучал странно – как-то твердо и пыльно.
На столе остался клок ткани, и доктор накрыл его углом лицо маленького существа, а из остального соорудил слабую перевязь. Мысль о том, что лимбоя лелеют такой аляповатый и женственный мешок, казалась невероятно комичной, и они уходили в легкой истерике – надсмотрщик никак не мог унять смех.
Доктор был прав. Лимбоя успокоились, работали в лесу с еще большим рвением. Всё как будто вернулось в норму – в этой несравнимо ненормальной ситуации. А потом объявили о пропаже миссис Клаузен.
Слухи прибыли незадолго до полиции. Ее ипохондрический визит к доктору состоялся за два дня до исчезновения – она оставила дом и слуг без денег или объяснений. Офицеры ди крипо[18] предоставили доктору подробности, а он в ответ – еще больше: кисты, мигрени, утробные боли, ночная потливость; варикозные вены, геморрой, аллергические расстройства; опухоли в груди, газы и все прочие симптомы, которые ему предлагалось исследовать в последние годы. Он показывал карты и медицинские записи, и они ушли удовлетворенными, но без новых зацепок. Он сел в кабинете, пока под ложечкой сосало что-то черное. У его кровожадного ужаса было воплощение – причем ярко расшитое.
– Мы должны спросить его, – умолял он шотландца.
– Что спросить?
– Что они сделали с мешком.
Маклиш уже не находил апроприацию мешка столь уж забавной. В центральный зал вызвали вестника, где тот встал с отсутствующим видом, словно повиснув в вязком воздухе. Со времени последней встречи его речь ухудшилась; он не тянул с ответом на вопросы, но сами ответы стали медленными и подвешенными.
– Вы даете Орму запах для поиска, поиска внутри. Когда Орм понесет его, уйдет, выхолостит для вас, все пропадет.
Маклиш и Хоффман переглянулись, отчаянно надеясь, что ослышались. Они пошептались, и Хоффман спросил:
– Запах был женским?
– Запах есть след, есть звериная тропа для поиска.
– Куда она делась? – воскликнул Маклиш.
– Ворр.
– Это невозможно, – изумленно сказал доктор. – Миссис Клаузен никогда бы туда не отправилась – кажется, она вообще не ступала ногой за пределы Эссенвальда!
– Орм выхолостил для вас, найдя. Выхолостил в ничто, ничто осталось внутри, только шкурка ушла в Ворр, в ничто, – сказал с улыбкой вестник. Он поклонился перед испуганными людьми, пока в них начало просачиваться понимание сотворенного, а глаза встретились в устрашенном осознании того, что они выпустили и как его голод может поглотить их всех.
Когда они вышли из здания, вестник остался в своей согбенной позе, раболепно склонив голову, с приклеенной к недрогнувшему лицу улыбкой.
* * *
Гертруда чувствовала себя одиноко, выбилась из ритма жизни. После завершения карнавала и ухода Измаила все потускнело, потеряло вкус. Теперь, когда секрет утрачен, город перестал ее цеплять.
Она свернула за угол на Кюлер-Бруннен и приближалась к дому с опущенной головой, вся в своих мыслях, когда чуть не столкнулась с фигурой, стоящей у ворот. Женщина была выше и старше Гертруды, с глазами, которые та не забудет никогда. Они смотрели, впитывая каждую частичку света, каждую толику смысла. Очевидно, женщина поджидала Гертруду.
– Госпожа Тульп! – просияла она с каким-то беспричинным ликованием. – Прошу, позвольте представиться. Я Сирена Лор, – сказала она, протягивая руку. – Полагаю, наши семьи знакомы? Вы позволите звать вас Гертрудой?
Она слышала об этой женщине; о ней слышали все; если не до чуда на карнавале, то уж точно – после. Внезапно Гертруда поняла, что они уже однажды встречались, когда она была еще ребенком и на одном из светских раутов городской знати ее поручили опеке прекрасной слепой незнакомки. Или, возможно, все было наоборот? Но в памяти несомненно остались просторные залы и музыка, разлука и потом общество элегантной слепой дамы. Гертруда помнила, как могла глазеть на нее, разглядывать, позабыв о комильфо, и как впервые задумалась, что значит слепота. Тогда ее зрение ощупывало черноту прекрасных мертвых глаз, что теперь были более чем живы и уставились на нее.
– Конечно, мисс Лор, – ответила она на полузабытый вопрос.
– Тогда, раз мы подруги, зовите меня Сиреной.
Гертруда опешила от скорости подобного заключения и уже хотела ответить, когда поняла, что Сирена уставилась на запертую дверь.
– О, простите. Прошу, входите, – сказала она, нашаривая ключи в кармане.
Внутри они сели за кухонным столом и говорили об общих знакомых, о своих воспоминаниях и переживаниях в роли избранных дочерей города. Неуверенность Гертруды уже уходила, когда Сирена без предупреждения улыбнулась и нарушила все правила.
– Прошу меня простить, дорогая моя, за такой табуированный вопрос, но я просто обязана знать: кто сопровождал вас в начале карнавальных фривольностей?
Гертруда вскинулась и покраснела, стараясь сохранить спокойствие и безразличие. Голодные глаза увидели все, и Сирена надавила:
– Я не прошу вас о нескромности или предательстве доверия, но я кое-чем обязана данному джентльмену и горю желанием отплатить.
– Вы уверены, что мы говорим об одном человеке? – справилась Гертруда, хватаясь за соломинки и находя невозможным представить себе
