ситуацию, где могла познакомиться эта невероятная парочка.
– Очень на то надеюсь, – ответила Сирена. Она описала костюм, хотя ни разу его не видела. Описала метко, и румянец Гертруды сменился на тревожную бледность. Сирена видела истину за этим обескровливанием и поняла, что добыча загнана.
– Его зовут Измаил, – нехотя сказала Гертруда. – Он был мне другом; он проживал в этом доме.
– Проживал? – повторила Сирена. – Где он сейчас?
– Он уехал много недель назад – я не знаю куда, – солгала Гертруда.
Женщина резко поднялась, в очевидном волнении. Гертруда подошла к ней и дотронулась до дрожащей руки.
– Зачем вам так нужно его найти? – спросила она.
Недрогнувший взгляд неописуемо жутко столкнулся с ее глазами.
– Это он подарил мне зрение, – сказала она.
Резкое, зловонное электричество ударило Гертруде в нос и шлепнуло по мозгу. Она инстинктивно пыталась оттолкнуть от своего воздухотока стеклянную бутылочку, но Сирена твердо ее держала, пока нюхательные соли не возымели действие. Гертруда хватала ртом воздух, а старшая женщина твердо поддерживала ее на стуле с вертикальной спинкой, одну руку положив на лоб Гертруды, а второй обнимая сомлевшую девушку за плечи.
– Все хорошо, дорогая моя, вы всего лишь упали в обморок, – сказала она.
Тошнотворное зрение – полосатое, как зебра, – прекратилось, и Гертруда вернулась в ошарашенную после откровения Сирены реальность.
– Но как?
Снова сев за стол, Сирена начала объяснять обстоятельства той удивительной ночи. Она объясняла откровенно и, пожалуй, с излишними подробностями. В этот раз они обе зарделись, но она продолжала невероятную историю, и разум Гертруды медленно свыкался с глубиной праздничного опыта Измаила. Когда Сирена поведала об изощренных интеракциях той встречи, Гертруда начала осознавать ужасную истину события – ту главную черту Измаила, которую никак не могли передать Сирене их ночные забавы. Она жалела, что не может отыграть свое участие, но уже было поздно; теперь скрывать нечего. Между ними не осталось места для коварства или полуправды.
– Вы… – Гертруда замялась, искоса бросая взгляд на новую подругу. – Мне только интересно… вы не видели его лица?
Теперь нюхательными солями завладела девица. Сирена не лишилась чувств, но отпрянула от вестей, как от короткого и резкого удара под дых.
– Хотите сказать, он родился с одним глазом? – изумилась она.
– Да. Вот здесь, посреди лица, – Гертруда показала на место прямо над носом. – Не сразу, но к этому привыкаешь, – говорила она мягко. – Через некоторое время замечаешь только его самого.
– Но не было ни единого признака дефекта; я и не представляла! Маска, маска… она… он казался нормальным! – У Сирены иссякли слова, пока она вспоминала события той ночи и силилась сдержать слезы.
– Он не такой, как мы, – сказала Гертруда, качая головой. – Совсем не такой.
День подходил к концу. Гертруда принесла бутылку мадеры и два бокала. Они сидели у окна и пили, наблюдая, как за Ворром садится солнце. Она многое рассказала незнакомке, которая быстро становилась подругой, о совместной жизни в доме номер четыре по Кюлер-Бруннен – но не о ее начале. Хотя Гертруда изнывала от желания рассказать кому-нибудь о чудовищах в подвале, поделиться этой невозможной правдой, она все же знала, что без доказательств правда предстанет безумной, невероятной. Кто поверит в подобную историю? Она разглядывала Сирену: быть может, она? Сможет ли понять такую фантазию эта сильная умная женщина, с которой Гертруда вновь чувствовала себя ребенком, под странной защитой?
– Я все равно обязана его найти, – говорила Сирена. – Чем бы он ни был, куда бы ни ушел, он совершенно изменил мою жизнь.
Гертруда вздохнула и смахнула на кухонный пол последние крошки отрицания.
– Он сказал, что уйдет в Ворр, – объявила она. Это прозвучало как пакт.
* * *
Лучник и Паулюс входили в стремнины там, где земля поднималась из мелкой воды сломанными лезвиями камня – вертикальными, решительными и ошеломительными. Они сошли из лодки в воду метровой глубины, вытащили судно на длинный галечный пляж и позволили его весу погрузиться в поблескивающие камешки. Лучник вышел на твердую землю и огляделся: он уже здесь был. Атмосфера места намекала на некое переплетение вне его памяти. Он поискал глазами видимые подсказки, но не нашел: это место говорило с ним в ином ключе.
Какое-то время они с Паулюсом сидели и обсуждали свои разные путешествия – до и вне этого, – чтобы помочь себе расстаться и разойтись. Лучник собирался вглубь суши; лодочник возвращался к устью. Он соберет себя по пути обратно. Паулюс объяснял, что их пристань – начало и реки, и леса и что здесь идти трудно; здешняя суровость создана не для людей, крутые восхождения полны косогоров и непредсказуемых тупиков. Если верить неизвестным историческим источникам, само название «Ворр» произошло от описания этих краев.
Они проговорили несколько часов, позволяя своему опыту испариться и развеяться, пока не настал момент. Тот подкрался во время паузы, заявив о себе телесно потягиванием затекших ног. Лук, колчан и прочий скарб разгрузили и разместили подальше от воды. Паулюс и Лучник аккуратно раскачали лодку, отогнав с мели на глубокую воду; Паулюс забрался и оттолкнулся багром, тогда как Лучник выбрел обратно на берег и наблюдал, как «Лев» вливается в течение, уменьшается вместе со своим машущим капитаном, скрывается из глаз. Когда лодка пропала, по воздуху пробежала легкая рябь – ритмичная дрожь окружения. Лучник улыбнулся про себя, осознав, что это напутствие от его друга; короткий перкуссионный разлом, сыгранный на краю деревянного корпуса лодки, возвращавшей своего капитана в другой мир.
* * *
Сирена сидела в своей любимой комнате – с кованым балконом снаружи. Раньше она проводила здесь часы напролет, ощущая город, его ароматы и звуки, которые создавали ландшафт пронзительных, сплоченных покоя и тоски. Одним из ее любимых часов дня был вечер, когда городские шумы складывались, чтобы позволить заговорить в полный голос далекому лесу. Она обожала чувствовать этот диалог, волны человеческих и звериных звуков, накрывающие друг друга внахлест в растущем господстве ночи.
Ее зрячие друзья (а таковыми были все) всегда говорили, что у нее чудесное восприятие их общего мира. За годы они приучились не уводить разговор в сторону описаний картинки. Сирена не имела ничего против, но всегда чувствовала их конфузливость, когда они нечаянно упоминали чью-то внешность или предлагали на что-нибудь взглянуть; мелкие словечки, создававшие ошибки в общей реальности, оплошности в перцепционном обмене любезностями.
Высоко в небе ласточки превратились в летучих мышей, кормившихся стаями насекомых. Крошечные острые крики птиц были как одинокие звезды, они на долю секунды вырывались из созвездия мерцающей тьмы; они и стали для
