Эту страшную работу авиации и многое другое в сражении особенно хорошо было видно с «Умного». Хотя Неделяев успел подорвать поврежденный торпедами немецкий миноносец и вел уничтожающий огонь по одному из сторожевиков (двух других сковали и били «Уверенный» и «Увертливый»), и сам Неделяев, и повеселевший Сенцов чувствовали себя незанятыми зрителями. Центральное положение корабля позволяло одновременно наблюдать разные эпизоды разгрома врага. Неделяев, правда, не мог покидать своего места у телеграфа, но Сенцов непрестанно перебегал с одного борта на другой и своими объяснениями помогал командиру следить за всем, что происходило вокруг.
Бой между миноносцами и сторожевиками всего меньше занимал Сенцова. С минуты, когда немецкий миноносец стал тонуть и сторожевики догадались, что им не удастся подойти к своему лидеру, они выжимали все силы из своих машин, чтобы сбежать. Но наши миноносцы легко сохраняли выгодную дистанцию и продолжали их расстреливать. Постепенно огонь сторожевиков ослабевал, и Сенцов равнодушно относился к отдельным близким падениям снарядов, хотя рядом с ним появились раненые, а возле трапа снаряд вырвал кусок металлической палубы.
Сенцов с особенно азартным чувством следил за движением «Упорного». Корабль под брейд-вымпелом комдива не мог уходить из боя, и он догадался, что Долганов готовится показать мастерство дневного торпедного удара по быстроходному миноносцу.
Когда рыжее облако дыма укрыло «Упорный» и ветерок потащил завесу на зюйд, Сенцов только спрашивал себя: неужто немец на этом поймается?
— Ох, поймается, — бормотал Неделяев, — сам на торпеду лезет… Ну и везет Николаю!
Еще дальше на зюйде, куда убежали, атакуя конвой, торпедные катера, на воде забушевал огонь. Горела нефть. От красного ядра ширился и поднимался вверх алый венец, а по воде, почти до борта «Умного», распространился розовый отблеск.
Взрыв торпед в борту немецкого миноносца дошел к Сенцову вместе с перекатывающимся и возобновляющимся грохотом со стороны удалявшегося конвоя. Должно быть, на одном из транспортов огонь достиг боезапаса. На алом фоне неба вспыхивали ослепительные белые росчерки молний, взлетали синие и желтые звезды.
— Ох, саданул Долганов! Ох, саданул! — опять восторженно и завистливо бормотал Неделяев, отводя телеграф на самый полный ход.
— Штурмовики пошли! — воскликнул Сенцов. — Ну соколы, ну молодцы! Старпом, дайте ваш аппарат.
Снимать было поздно. Машина упала к самым мачтам врага и вдруг взмыла над ним, оставя под собой грохочущее огненное кольцо.
Но Неделяев остался совершенно равнодушен и к этому зрелищу. Он изменил курс и перенес огонь на миноносец, сбежавший от «Упорного». Второй торпедный аппарат не был разряжен, и Неделяев во что бы то ни стало хотел сравняться с «Упорным» в торпедной атаке. От очередных восклицаний Сенцова он сердито отмахнулся, поглощенный своей задачей. Однако враг предупредил его, укрывшись в облаке дыма и открыв заградительный огонь. А затем из дыма вверх пошли зенитные трассы: по миноносцу вновь ударили штурмовики. И, прежде чем Неделяев успел снова уменьшить расстояние между своим кораблем и противником, для последнего все было кончено…
Неделяев выругался. Летчики перебили удар! «Пускай же доканчивают сторожевиков», — решил он, мечтая о новой выгодной ситуации. Он запросил Долганова, можно ли идти к остаткам конвоя. Где-то ведь укрывались еще три немецких миноносца!
Долганов ответил не сразу. Он мог принять решение, выяснив положение «Упорного». Размеры повреждений, нанесенных противником, были значительны. Вышли из строя два автомата и третье орудие главного калибра. Вторую радиорубку начисто снесло снарядом. Электросеть по левому борту пострадала, и на четвертом, ковалевском, орудии последние залпы делались по-аварийному, с подачей боезапаса из погреба вручную, что не мешало расчету работать с нормальной скорострельностью.
Всего важнее было ликвидировать аварию в котельном. Через пробоины вода стремительно ворвалась в помещение, угрожающе шипела и лизала поддон топки так, что старшина испугался возможности взрыва и приказал потушить котел. Никто из бойцов не был ранен, и по пояс в воде они пробрались к пробоине. Было холодно, но пары сгустились, как в бане. Деревянный щит дважды отбрасывало струей воды, пока они надежно укрепляли его подпорами. А вода продолжала прибывать, несмотря на запуск всех средств осушения. Рваные края пробоины, загнувшиеся внутрь, мешали прижать щит вплотную к пробоине. Балыкин пытался сбить ломом выступы непокорного металла, но ничего не получалось. Тогда он приказал заткнуть под щит вокруг пробоины парусину, промазанную суриком. Струи, разбившись на струйки, выдохлись. Балыкин подтащил второй щит с подушкой из толстого слоя пакли, а на этот щит уложил ряд толстых досок. Он истратил весь свой заботливо хранившийся запас аварийных средств, до последней уплотнительной подушки. Но когда окончили заделку пробоины, вода плескалась уже не выше щиколоток, и, пока ее сгоняли совсем, в трех форсунках появилось пламя. Присев перед окошком котла и чувствуя, что у него трясутся от усталости руки и ноги, Балыкин подумал, что пора бы судьбе сжалиться и не валить на него несчастья в каждом походе.
В воде захлебнулась крыса. Она лежала со вздутым бурым животом, откинутая кем-то к двери шахты, и Балыкин поднялся, чтобы пихнуть ее подальше, но звонок заставил его подойти к телефону.
— Балыкин, — подзадорил командир группы, — с мостика говорят, что машинисты «Упорного» задерживают победу.
Балыкин фыркнул. Разве машинистов могут понять наверху! Но все, что у него вертелось на языке по этому поводу, он оставил при себе и сухо обещал через пять минут ввести в работу все форсунки.
— Передайте Балыкину, — сказал Николай Ильич, — представляю его к ордену Ленина.
От балыкинского котла зависел весь дальнейший ход операции. Или «Упорный» останется безучастным свидетелем последнего этапа боя, да еще свидетелем, которого надо охранять, или поведет другие миноносцы в бой с остатками вражеского конвоя, убегающими к входу в фиорд.
Оживленный и будто заряженный передышкой, Долганов приказал сигналить миноносцам:
— Строиться в кильватер. Следовать за мной!
3
Игнатов должен был незаметно забраться в тыл противника и атаковать немецкие корабли на подходе к фиорду. Группа Игнатова легла на норд, и, хотя катера были мореходные, с хорошей остойчивостью, стремительный бег против волны сразу дал себя почувствовать.
Вода обрушилась через козырек рубки. Игнатов плотно закутал шею, однако холодные струйки пробирались к горлу, ручьями скатывались по лакированному комбинезону. Иногда гребень волны окатывал пулеметчика, который сидел за спиной Игнатова. Боцман катера, молодой парень, только что переведенный из юнг, умудрялся висеть между турелями пулемета; голова его была почти вровень с антенной, но и он скоро вымок.
Когда, по расчетам Игнатова, настало время поворачивать для сближения с конвоем, катера внезапно вошли в низкую и плотную облачность. Сизая туча ползла над самой водой. Видимость сразу резко ухудшилась. «Воробьи», следовавшие за катерами на широких кругах, обеспокоенно вызывали Игнатова. Они не видели кораблей.
Игнатов не ответил «воробьям», как не отвечал и Петрову. Он приближался к берегу и не хотел вызывать на себя огонь артиллерийских батарей.
Облачность проходила полосами. Несколько раз катера благополучно, незаметно для вражеских береговых наблюдателей, проскакивали через залитые солнцем синие озера.
Звуки боя в воздухе и на воде доносились к Игнатову очень глухо, но и отдаленный артиллерийский гул помогал ориентироваться. Красная полоска на горизонте с дымовой шапкой над ней обозначала место, где начали громить конвой. Если иногда прорывался гул моторов на большой высоте, Игнатов принимал его как успокоительное заверение, что летчики не допустят к кораблям немецкую авиацию.
И вдруг на траверзе отряда разорвалось несколько тяжелых снарядов.
— Заметили!
Катера прибавили обороты и влетели под защиту новой облачности. Игнатов приказал глушить моторы. Он был открыт противником, но все-таки его карты не были известны. Он не боялся батарей — трудно попасть в маленькую подвижную цель, — но немцы могли прикрыться более опасной подвижной завесой из многочисленных катеров-охотников, сильно вооруженных и достаточно быстроходных, чтобы воспрепятствовать замыслу торпедных катеров.
Игнатов несколько минут прислушивался, а затем повел отряд прямо на высокий шиферный мыс. Пластины камня с выветренными краями почти отвесной стеной выступали из воды. В их расщелинах кричали гагары. Катерники проходили в дымке так близко к берегу, что к ним доносился шум прибоя. За мысом дымка уплотнилась. Она ползла с зюйда, из длинной трубы фиорда, вход в который обозначали мигающие огни створов.
