лощина, не удобная для сообщений… Левое крыло – самое слабое место, в случае сильного натиска сюда нельзя будет перебросить подкрепление с правого фланга, а в версте отсюда проходит почтовый тракт. Если французы пойдут от Ельни на Москву по старой Смоленской дороге, они смогут пробраться лесами к Семеновскому и зайти к нам в тыл. Кроме того, на левый фланг Кутузов поставил Вторую армию, вдвое уступающую по численности Первой. Что это? Он снова хочет показать, что ни в грош не ставит Барклая, отведя ему лучше защищенный участок?
Сколько еще терпеть эти унижения? Офицеры отказываются приветствовать Барклая, даже солдаты отдают ему честь небрежно. Он чувствует себя изгоем, парией, осужденным. Но он всё равно будет исполнять свой долг до конца. Он подчинится решению главнокомандующего, каким бы оно ни было, и погибнет в сражении за государя и отечество. Мертвые сраму не имут».
– Князь! Скажу вам как на духу: душа болит от вседневных параллельных позиций! – Подполковник Ахтырских гусар Денис Давыдов прижал правую руку к сердцу. – Неприятель идет вперед – мы перед ним отступаем, как будто в сей обширной части России армии негде извернуться!
Багратион с интересом слушал своего бывшего адъютанта, радуясь тому, что мысли, которые он задвигал в дальний уголок сознания, приходили в голову не только ему одному.
– Что делают толпы казаков при авангарде? – продолжал Денис, и глаза его загорелись знакомым князю вдохновением. – Разделить их на партии, пустить в середину каравана, следующего за Наполеоном, – пусть отбивают обозы с провиантом и боеприпасами; наша земля не так изобильна, чтобы пропитать двести тысяч войска, и пороховых заводов на Смоленской дороге нет. А если на казаков пошлют сильные отряды, им хватит простора, чтобы избежать поражения. К тому же появление наших среди поселян ободрит их и обратит войну в народную!
Вот именно! Князь Петр, улыбаясь, смотрел на своего курносого Давида, размахивавшего пращой на виду у Голиафа.
– Если не прекратится род отступления, избранный Барклаем и продолжаемый светлейшим, Москва будет взята, мир в ней подписан, и мы пойдем в Индию сражаться за французов! Нет уж, если мне суждено погибнуть, то лучше я лягу здесь! В Индии я пропаду без пользы для России, а здесь…
– Полно, полно! – прервал его Багратион со смехом. – Это уж тебя занесло слишком далеко. Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли.
Светлейший спал после обеда, пришлось ждать его пробуждения. Компанию Багратиону с Давыдовым составили Василий и Дмитрий Ланские, служившие по интендантской части. Последний помнил наизусть письмо от Ростопчина, которое утром читал им главнокомандующий: «Я полагаю, что вы будете драться, прежде нежели отдадите столицу; если вы будете побиты и подойдете к Москве, я выйду из нее к вам на подпору со ста тысячами вооруженных жителей; если и тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один ее пепел достанется». Давыдов вскочил и в возбуждении заходил по комнате; в такие минуты у него обычно сами собой складывались стихи. Кутузов проснулся; предоставив дело Багратиону, Денис вышел и вскочил в седло: ему хотелось движения, простора, свободы.
Бородино! Это были его родные места. Здесь прошло его детство, здесь он впервые познал любовь, здесь носился по мхам и болотам со стаей гончих собак и предавался мечтам о славе… Отеческий дом и даже овины при нём были теперь заняты начальниками, рядом дымили бивачные костры, в несжатых полях сверкали ряды штыков, на Красном холме, где маленький Денис с восторгом читал об Итальянском походе Суворова, воображая себя одним из его «орлов», переходящим через Альпы, закладывали редут и устанавливали батарею, а милую рощицу впереди него вырубали, покрывая засеками. Шумные толпы солдат разбирали избы и заборы в деревнях на шалаши и дрова для костров. Квартира князя Багратиона была в наполовину выжженном и разграбленном Семеновском, там же стояли ахтырцы. Завернувшись в бурку, Давыдов лег под кустом в лесу, отгоняя комаров дымом трубки и пряча слезы воспоминаний.
– Светлейший согласился послать для пробы одну партию к французам в тыл, но полагает успех сомнительным, а потому назначил только пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков, – объявил Денису Багратион, вызвав его вечером к себе в овин. – Он хочет, чтобы ты сам взялся за это дело.
– Я бы стыдился, князь, предложить опасное предприятие и уступить его исполнение другому. Я готов на всё, вот только людей мало!
– Он более не дает! – развел руками Багратион. – Хотя, между нами, чего светлейший так опасается? Война не для того, чтоб целоваться.
Денис прижал обе руки к груди:
– Ручаюсь честью, что партия будет цела: для этого нужна отважность в действии, решительность в трудную минуту и неусыпность на отдыхе, за это я берусь… Но всё же людей мало; дайте мне тысячу казаков и вы увидите, что будет.
– Да я бы тебе и три тысячи сразу дал, не люблю дела делать ощупью, но об этом и говорить не стоит: фельдмаршал назначил, надо повиноваться.
Сев за стол, Багратион написал письма к генералам Васильчикову и Карпову, прося назначить Давыдову лучших гусаров и казаков, потом спросил Дениса, есть ли у него карта Смоленской губернии, узнал, что нет, и отдал свою собственную.
– Ну, с Богом! Надеюсь на тебя!
У Васильчикова с раннего утра собралось много генералов, которые каким-то образом уже узнали о назначении Давыдова.
– Кланяйся Павлу Тучкову! – напутствовали его. – Скажи ему, чтобы уговорил тебя не ходить в другой раз партизанить.
Вместо ста пятидесяти казаков Давыдов получил только восемьдесят, но жаловаться было не время: главнокомандующий вместе со всем штабом совершал объезд позиции, начав с правого фланга.
Деревню Горки уже срыли, заменив полевым укреплением на три батарейных орудия. С соседней высоты открывался обширный вид на светлую ленту Колочи, мост к селу Бородино, купола Колоцкого монастыря. Вправо уходила линия, вдоль которой махали кирками и орудовали заступами: смоленская милиция строила укрепления, тянувшиеся к невидимой отсюда Москва-реке. Неужели мы уже так близко от Москвы? Каких-нибудь пять переходов… Поблескивали под солнцем узкие ручьи, разбегавшиеся в разные стороны. Боже правый, что за названия: Колоча, Воина, Огник, Стонец…
Пехота чистила ружья и меняла кремни; кавалеристы холили лошадей, осматривали подпруги, точили сабли; артиллеристы осматривали орудия, протравливали запалы, складывали зарядные ящики, смазывали колеса передков, обновляли постромки… Вдалеке погромыхивали французские пушки: арьергард Коновницына принимал бой в двенадцати верстах отсюда.
– Вот ключ всей позиции. – Барклай указал Кутузову на возвышенность в четверти версты от линии войск. – На сём месте следовало бы построить сильный редут.
– Поставьте здесь батарейную роту из двенадцати орудий.
