— Тогда я буду стрелять, — произнес он.
Мэнверинг прошел мимо него, окинув ледяным взглядом, полным презрения. Лай собак смолк, как только за ним захлопнулась тяжелая дверь.
«Первые семена пали на благодатную почву восприятия происходящего представителями среднего класса; и именно в этой среде они дали свои ростки, что привело к развитию и процветанию. Великобританию часто называют „нацией торговцев“, но теперь наступило время, когда кассы закрыты, а ставни по-прежнему распахнуты. Все произошло очень быстро, незначимый символ социальной и национальной разобщенности превратился в руководителя военных действий; и вот уже обнесены колючей проволокой первые лагеря с арестованными…»
Мэнверинг дочитал страницу до конца, вырвал листок из книги, скомкал его и бросил в огонь, после чего продолжил чтение. На каминной доске рядом с ним стояли наполовину пустая бутылка виски и стакан. Он машинально поднес его к губам и немного отпил. Зажег сигарету. Через несколько минут еще одна вырванная страница последовала за предыдущими.
Размеренно тикали часы. Горящая бумага едва слышно шуршала, поглощаемая пламенем огня. Причудливые тени скользили, исчезая, по белому потолку комнаты.
Внезапно Мэнверинг прекратил читать и прислушался, отложил разорванную книгу в сторону и потер уставшие глаза. В комнате и в коридоре было по-прежнему тихо.
«Непобедимой силе мы должны противопоставить хитрость; против неизмеримого зла выступят вера и высшее решение. В войне, которую мы ведем, ставки очень высоки: человеческое достоинство, свобода духа, бессмертие человечества. Многие из нас уже погибли в этой войне; несомненно, многие еще отдадут свои жизни. Но за ними будут стоять другие, и их будет бессчетное множество. Мы не остановимся, мы будем стремиться вперед, пока не сотрем все гнетущее нас с лица земли».
«А пока мы должны принять к себе новые сердца. Каждый удар теперь — это удар на пути к свободе. Во Франции, в Бельгии, Финляндии, Польше, России — во всех этих странах силы Двух Империй противостоят друг другу. Жадность, ревность, взаимное недоверие — враги, подтачивающие их силы изнутри. И Империи прекрасно это знают. И от осознания этого, впервые за все время их существования, страх…»
Последняя страница съежилась, уступая власти огня, и превратилась в пепел. Мэнверинг откинулся на спинку кресла и замер, глядя в никуда. Наконец он зашевелился и взглянул на часы. Было уже полпервого ночи, а за ним до сих пор не пришли.
Бутылка опустела. Он отставил ее в сторону и откупорил новую, наполнил стакан золотистой жидкостью, прислушиваясь к завораживающему тиканью часов.
Мэнверинг прошел в другой конец комнаты и достал из чемодана люгер; вместе с ним он взял специальный шомпол, кусок ткани и масло для смазки. Некоторое время он сидел, отрешенно глядя на оружие в своих руках. После чего вынул магазин с патронами, отодвинул назад затвор, отсоединил верхнюю и нижнюю части пистолета, разложил все подготовленные детали перед собой. Его разум, утомленный переживаниями и открытиями долгого дня, казалось, пытался сыграть с ним злую шутку. В мыслях он ускользал из этой комнаты и блуждал где-то в прошлом, вспоминая разрозненные события и эпизоды из жизни, порой никак не связанные между собой. И, словно незримым фоном его мысленных перемещений, непрерывно звучали печальные слова старинного гимна. Он пытался отстраниться от этого, убежать, но это оказалось невозможно.
При жизни он грабил бедных людей, трудом и потом добывающих свой хлеб, что приводило добрую богиню Цереру в отчаяние и печаль…
Он аккуратно чистил каждую деталь пистолета, промывал их водой и смазочным маслом, вытирал и опять смазывал. Закончив чистить оружие, он вновь собрал его и тщательно проверил, как оно работает, насколько лучше теперь ходят механизмы, только что промазанные специальной смазкой, провел откат ствола и затвора, прочувствовал силу отдачи, заполнил обойму патронами и вставил ее на место, взвел курок, поставил пистолет на предохранитель.
Он принес портфель и аккуратно положил туда пистолет, удерживая его за верхнюю часть, а также заполнил запасную обойму и убрал в коробку дополнительные патроны. Захлопнул верхнюю часть портфеля и поставил его рядом с кроватью. Больше делать было нечего. Он откинулся на спинку кресла и вновь наполнил стакан.
В трудах он страдал за бедных людей, что были ограблены…
Прошло время, и огонь в камине окончательно угас.
Когда он проснулся, в комнате было темно. Мэнверинг поднялся с кресла, как вдруг почувствовал, что пол под ним немного качается, — видимо, виски вчера было больше чем нужно. Дотянувшись до выключателя, он зажег свет и посмотрел на часы: стрелки показывали ровно восемь.
Он ощутил легкую досаду и чувство вины за то, что так долго спал.
В ванной комнате он разделся и встал под горячий душ. Обжигающие струи воды помогли ему постепенно прийти в себя. Вытираясь, он посмотрел вниз и впервые задумался о том, каким удивительным творением природы было человеческое тело: мужское и женское — такие разные, но идеально сочетающиеся.
Он оделся и побрился, механически заканчивая приводить себя в порядок, вспомнил, что собирался вчера делать, но для чего — так и не смог восстановить в памяти. Казалось, будто его сознание умерло.
На дне бутылки плескалось еще немного виски. Он вылил остатки и через силу выпил. Обжигающая жидкость скользнула вниз, а его передернуло, будто от холода. В голове промелькнула мысль: «Как в первый день в новой школе».
Он зажег сигарету. И вдруг его рот наполнился горькой слюной. Мэнверинг поспешил в ванную, где его тут же вырвало раз-другой — до тех пор, пока желудок не был пуст.
Грудь нестерпимо болела. Он прополоскал рот и еще раз умылся, вернулся в спальню, откинулся в кресле и несколько минут сидел так — недвижно и с закрытыми глазами. Через какое-то время внутренняя дрожь и тошнота прошли, но он продолжал бездумно сидеть, прислушиваясь к тиканью часов. И лишь один раз его губы дернулись, когда он пробормотал в полузабытьи: «Они ничем не лучше нас».
Ровно в девять он вышел из комнаты и спустился в столовую. Он чувствовал, что не сможет полноценно позавтракать, поэтому ограничился одним тостом и выпил немного кофе, взял пачку сигарет и вернулся к себе в комнату. В десять часов он должен был встречаться с министром.
Мэнверинг еще раз проверил портфель и, поддавшись необъяснимому порыву, положил туда пару специальных автомобильных перчаток. Он вновь расположился в кресле, неотрывно глядя на груду пепла в камине, где накануне сжег книгу Гесслера. Какая-то часть его сознания отчаянно желала, чтобы стрелки часов замерли и не двигались. Без пяти десять он поднялся, взял портфель и вышел в коридор. На мгновение задержался у дверей комнаты, оглядываясь вокруг, и подумал: «Пока ничего еще не произошло. Я до сих пор жив». В городе по-прежнему находилась его квартира, куда можно было вернуться, — его офис: огромные окна, телефоны, служебный стол цвета хаки.
Он быстро шел по залитым солнцем коридорам к кабинету министра.
Комната, в которой его ждал министр, была широкая и просторная. В камине потрескивал огонь; рядом на низком столике возвышались стаканы и графин. Над камином, как положено, висел портрет фюрера. На противоположной стене — портрет Эдуарда VIII. Большие окна, обрамляя сказочные виды заснеженных бескрайних просторов, будто превращали их в удивительные картины. Далеко на горизонте, где небо сливается с землей, чернел лес.
— Доброе утро, Ричард, — начал министр. — Присаживайся, прошу тебя. Думаю, я не задержу тебя надолго.
Мэнверинг сел, положив портфель на колени.
Этим утром ему все казалось каким-то странным. Он внимательно рассматривал министра, как будто видел его впервые. У него был тот самый типаж, увидев который люди сразу считают человека истинным англичанином: тонкий, небольшой нос; высокие, четко очерченные скулы; светлые и коротко постриженные волосы придавали его внешности что-то мальчишеское; искренний открытый взгляд красивых глаз, окаймленных бахромой густых черных ресниц. Мэнверинг подумал, что министр похож на арийца не больше, чем какой-нибудь игрушечный мишка — беспощадный плюшевый медвежонок.
Министр пролистывал бумаги.
— Произошло несколько важных событий, — заговорил он. — Наиболее трудная ситуация сложилась в Глазго. Пятьдесят первая бронетанковая дивизия стоит наготове. Пока эти новости не были афишированы.
Голова Мэнверинга была неимоверно тяжелой и гудела, словно пустой котел, отчего каждое произнесенное слово отдавалось гулким эхом и причиняло нестерпимую боль.
— Где мисс Хантер? — спросил он.
