– Откуда мне знать? – пожала плечами Одиночество. – Я не богослов. Что бы они ни думали, это дело их и Стефана. Насколько нам известно, безумие, постепенно одолевающее его, и есть наказание за святотатство. Но я надеюсь, что это не так. На мой вкус, оно слишком легкое.
Я снова потер виски и полез за кисетом с травами. Его не было. Разумеется. Я давным-давно простился с моей одеждой. Я потянул перешитый шов Нестерова дублета, и тот поехал. Так или иначе, с этим нарядом придется расстаться.
– Прошу прощения за вопрос, – молвил я, – но пойми правильно. Откуда, черт побери, тебе все это известно?
– Ты хочешь увериться, что я не сошла с ума и не выдумываю?
– Есть такая мысль, – признал я. – Даже ты согласишься, что этого не вычитать в историческом труде.
– У меня есть фрагменты другого дневника, – ответила Одиночество. – Обрывки, отдельные страницы, но этого достаточно, чтобы составить общую картину. Остальное я собрала по частям из древних трактатов, о которых ты, я уверена, даже не слышал; из еретических богословских трудов и других источников. Как ты понимаешь, сведения об этом аспекте… истории империи… не лежат на поверхности. Но они есть, если знаешь, где искать.
– А ты знала, где искать, – заметил я с долей ехидства.
– Как и ты.
Я чуть поерзал. Она была права: мне не составило бы труда выяснить, правду она говорит или нет. Я мог заглянуть в дневник Иокладии. Одно это побуждало меня поверить ей – по крайней мере, сейчас. Оставалась одна проблема. В этом случае я влипну в историю, грандиозность которой превосходила всякое воображение.
Я занервничал. Меня одолели подозрения. Она отвечала на все мои вопросы, кроме главного: зачем?
– А Тень? – спросил я. – Как он вписывается в происходящее?
Одиночество помрачнела.
– Никак, – сказала она. – Во всяком случае, до недавнего времени.
– Откуда он узнал про дневник?
Одиночество не ответила.
– Ты обещала выложить все, – напомнил я.
– Оказалось, что один из моих людей – Длинный Нос, – огрызнулась она, и я удивленно вскинул бровь. – Скажешь хоть слово, – резко добавила Одиночество, – и Железо придаст тебе занятные, неповторимые формы.
Я вскинул руки:
– Сугубо профессиональный интерес.
Быть Длинным Носом и шпионить за Одиночеством – чума, а не авантюра.
– Как много известно Тени?
– Тень знает, что дневник существует, но вряд ли вполне понимает, о чем там речь. Для него это источник силы, кладезь великих чар. Я не думаю, что он знает о его связи с империей, но даже если и знает, дневник все равно для него небывалый соблазн и угроза сам по себе. Тень, овладевший секретами имперской магии, есть нечто, о чем я не хочу даже думать. Но если он завладеет записями Иокладии и осознает их истинную ценность…
– Он ими воспользуется, – сказал я.
Я не очень понимал, что представляет собой Тень, но мне хватило свидания с Келлзом. Тень не упустит возможности сравняться с императором.
– Он разнесет Десять Путей по камешку в поисках остальных дневников. А когда найдет все – запустит Бесконечный Цикл, но для себя.
– И у нас окажется два бессмертных императора вместо одного, – сказала Одиночество. – Один для Светляков, другой для Кентов.
– А тебе ничего не перепадет, – усмехнулся я.
Одиночество прищурилась:
– Что ты хочешь этим сказать?
– А что мне, черт побери, говорить? Ты заявляешь, что ищешь дневник Эталона, что там раскрыты тайны реинкарнации и ты хочешь перерыть Десять Путей в поисках всего, что имеет отношение к этому процессу. Пусть ты не хочешь стать Королем-Тенью, но я уверен, что тебя очень интересует бессмертие.
Одиночество вскочила так быстро, что звон амулетов слился в единый звук.
– Вот как ты обо мне думаешь? – взвилась она. – Считаешь, что я хочу разделить душу и оживать? Ищу вечной жизни в урезанном виде?
– Зачем же еще? – поддел ее я нарочно. – Зачем искать дневник и рыться в Десяти Путях, если не воспользоваться рецептом? Если тебе не хочется возрождаться?
– Затем, что знание необязательно применять одинаково! Глиммер работает в обе стороны!
Проговорилась. Я сел прямее, переваривая услышанное.
– Проклятье! – Одиночество врезала ногой по столику. Тот качнулся и с грохотом рухнул. Мраморная столешница разлетелась на куски. Железо немедленно сунулся в дверь, и Одиночество махнула ему уйти.
– Не так я хотела обсуждать эти материи, – призналась она. – Сперва собиралась выяснить, на чьей ты стороне.
– Твоя цель – император? – спросил я, проигнорировав ее жалобу. – Дело не в Тени и Круге, а в нем! Ты хочешь свергнуть гребаного императора!
– Нет, – скорбно покачала она головой. – Мятеж – это слишком просто. Сколько их уже было – не сосчитать. Я хочу его убить. Навсегда. Мне нужно понять, как первые Эталоны сделали его бессмертным, и разрушить их чары.
– Ты спятила, – сказал я.
– Не вали с больной головы на здоровую. Это император спятил. Все три воплощения Стефана Дорминикоса – Маркино, Теодуа и Люсиен – со временем впадают в безумие.
– Подумаешь, откровение! – пожал я плечами. – Всем известно, что к старости они выживают из ума. Всегда так было. Вот почему следующая инкарнация или Регент стоят наготове, когда правящей ипостаси исполняется пятьдесят.
– Но это не безобидное слабоумие, – возразила Одиночество, – и так было не всегда. Это началось двести пятьдесят лет назад. До Теодуа Шестого Регентство не было постоянной должностью, Регент не имел двора и не жил в одном дне пути от Илдрекки. Перемены начались, когда на исходе правления рехнулся Теодуа. С тех пор безумие усиливается: император сходит с ума все раньше и основательнее.
Я задумался над ее словами и тем, что читал в исторических трудах, а также о рассказах Ликонниса про Четвертое Регентство. Если взглянуть на историю империи с точки зрения Одиночества, то шаблон действительно вырисовывался. Регенты чаще вступали в должность, воплощения реже покидали столицу и до начала своего правления, и во время него. Черт, да сказывали, что Маркино, Теодуа и Люсиен раньше общались друг с другом! Такого больше не было ни официально, ни, по всей вероятности, приватно.
– Скоро, – продолжила Одиночество, – речь пойдет не о державных стариках, одержимых паранойей, которые пускают слюни, а о трех активных, бодрых, толковых претендентах на трон, каждый из которых убедит себя в злонамеренности остальных. У них разовьются паранойя, слабоумие и бред величия, подкрепленные огромным государственным аппаратом. Уже сейчас каждое новое воплощение относится к своим предшественнику и наследнику намного хуже, чем первые пять веков. Открытая война между ними – вопрос времени.
– Гражданская война? – переспросил я, не веря.
Одиночество кивнула.
– Гражданская война между тремя императорами, каждый из которых регулярно возрождается из мертвых, жаждет мести, способен собрать и повести за собой армию. И так цикл за циклом.
– Но империя и раньше переживала кризисы, – возразил я не столь уверенно, как хотелось. – Правление Претендентов, Мятеж Бастардов, предательство Белых Кушаков под командованием Серебряного Ястреба – имперский двор выживал вообще без воплощений Стефана. Кто сказал, что он не справится с полоумным императором?
Одиночество скрестила руки.
– Сам подумай. Даже полоумный император остается императором.
А люди ему подчинялись. По крайней мере, одной из версий. Но если им придется выбирать между тремя станами, то в стране начнется хаос, которому не будет конца.
Мир, доселе шатавшийся, начал рушиться. Я чувствовал приближение ужасных событий. Когда нас накроет волной, она снесет все, и строить под ударом плотину может только глупец.
– Это не мое дело, – сказал я и встал поспешнее, чем хотел.
Картинка дрогнула, но сразу выровнялась. Моя забота – Келлз, сестра и собственно я, а не судьба империи.
– Я член Круга, и не мне противостоять императору, не говоря о херне со спасением империи. Пусть устаканивается сама.
– Ой ли? – лукаво поинтересовалась Одиночество. Она уже села и устроилась поудобнее. – Я так не думаю. Ты спрятал дневник не только потому, что боишься за свою шкуру, Дрот. Думай ты о себе, давно отдал бы его Келлзу, Никко, Тени, а то и мне. Это было бы просто, особенно для тебя. Но ты этого не сделал.
– Никто не застрахован от ошибок, – ответил я.
– Да, но ты-то не ошибся. И знаешь почему? Потому что в глубине души хочешь быть игроком. Ты знал, что дневник важен, а потому будешь важен и ты. И знаешь, Дрот, у тебя получилось. Ты в игре, и неважно, нравятся ли тебе финальные ставки. А я пригласила тебя, чтобы сказать, что теперь уже поздно умывать руки и удаляться.
