ему лечения. Это был тощий, жилистый, лысый человек с поразительно сильным ливерпульским акцентом (в первую минуту я искренне решил, что он говорит на каком-то другом языке, может быть, на клингонском). Звали его мистер Джордж Сприггс, и хотя я не собираюсь поддерживать стереотипы о ливерпульцах, но он попросил меня звать его Спригзи – честное слово! Мне сообщили, что в окрестностях его камеры в тюрьме собралась банда молодежи, которая толкала спайсы другим заключенным, а потом требовала, чтобы за наркотики переводили ни с чем не сообразные суммы на внешний банковский счет. Спайсы когда-то были «легальными наркотиками» – это созданные в лаборатории вещества, которые действуют примерно как каннабис, и за свое недолгое существование – меньше 10 лет – они причинили множество хлопот администрации тюрем. Спайсы завоевали такую популярность, потому что дешевы, не выявляются большинством стандартных анализов мочи, а протащить их в тюрьму довольно просто. Они есть даже в виде спрея, который обнаруживали на детских рисунках, благополучно прошедших проверку службой безопасности. Никогда не понимал, что люди находят в этих спайсах. Я свой человек на фестивалях и рейвах, и зрелище гримасничающего незнакомого человека, отплясывающего топлесс, для меня не в новинку. Но при взгляде на таких людей сразу было понятно, что они веселятся на всю катушку. У них в голове свой маленький праздник на одного. А заключенные под спайсами, которых я видел, просто впадали в бешеное возбуждение, а иногда и в острый психоз.
По словам Спригзи, эта банда регулярно избивала своих жертв, у кого-то была даже трещина в глазнице. Спригзи решил, что не может оставаться в стороне, и сообщил приходящему раввину. Раввин договорился о встрече с надзирателем, чтобы передать ему имена подозреваемых и рассказать об их деятельности. По-видимому, после встречи другой заключенный в часовне подслушал, как надзиратель просит раввина уточнить у Спригзи кое-какие подробности. Спригзи назвали стукачом, и против него развернулась кампания ненависти. Ради безопасности его перевели в другое крыло, но агрессоры даже назначили награду за его голову.
– Три грамма спайсов каждому, кто меня отметелит. Плюс два грамма премиальных, если я попаду в больницу, – как он выразился не без излишней прямоты.
Он дважды переезжал в другую тюрьму, его даже перевели в крыло для социально незащищенных заключенных, обычно отведенное для тех, кто совершал преступления на сексуальной почве. Но репутация стукача и жажда мщения преследовали его, словно запах тухлятины.
Спригзи избивали раз шесть, на лицо ему пришлось накладывать швы – хорошо хоть не сбылась буквально поговорка «за стукачом топор гуляет». Когда его ради его же защиты держали под замком весь день, ему в лючок в двери плескали мочой, фекалиями и кипятком. Когда он рассказывал мне об этом, я не мог не пожалеть его. Да, он отнял жизнь человека, но уже отдавал долг обществу и, похоже, стал жертвой собственного альтруизма. Хотя я невольно задумывался, как с эргономической точки зрения наполнить пластиковую бутылку каловыми массами, чтобы влить в упомянутый лючок, и каковы могут быть последствия ошибки. Думается, бывают такие места, где никаких моющих средств не хватит. Даже еду для Спригзи тюремщикам приходилось паковать собственноручно, поскольку один раз в ней нашли экскременты (думаю, их удалось неплохо замаскировать в картофельной запеканке с мясом). По результатам обследования я заключил, что у Спригзи расстройство адаптации, которое можно считать периодом острой депрессии или тревожности из-за тех или иных травматических обстоятельств. Кроме того, я решил, что у него специфическая фобия (стойкий избыточный страх перед каким-то предметом или ситуацией). В случае Спригзи это была фобия нападения. Это следует отличать от нежелания испытать боль, свойственного нормальному человеку (кроме извращенцев-мазохистов): Спригзи постоянно размышлял об этом на грани одержимости, и фобия сильно мешала его повседневному функционированию.
К тому времени, когда я обследовал Спригзи, он был окончательно издерган и замучен параноидными переживаниями – сущая развалина. Он почти не спал и не ел и пребывал в состоянии патологического ужаса. Напомню, я проводил однократное обследование по поручению суда, Спригзи не был под моей юрисдикцией. Я передал тюремной бригаде психиатрической помощи кое-какие рекомендации по поводу медикаментозного лечения. К счастью, они были готовы прислушаться к ним, не то что в случае Фламура. В остальном я был бессилен улучшить положение Спригзи или предложить ему защиту. Оставалось лишь надеяться, что мои показания на слушании его гражданского дела позволят как-то облегчить его участь.
Вопросы этики, справедливости, правосудия, баланса сил и злоупотребления властью одолевали меня так, что я представить себе не мог ничего подобного, пока не пришел работать в тюрьму. Неужели я стал частью системы, которая время от времени превышает свои полномочия? Или я все-таки себя накручиваю?
Работа за решеткой, безусловно, утолила мою разгоревшуюся жажду. Я каждую неделю осматривал огромное количество пациентов с новыми и разнообразными симптомами. Такой темп помогал сохранять интерес к работе, а управляться с документами было гораздо проще, чем в больнице, и это уже не пробуждало столько нездоровых фантазий о том, как я пробиваю лбом экран компьютера.
Другим приятным преимуществом был объем медико-юридической работы. Солиситоры и суды постоянно заказывали у меня судебные отчеты о заключенных, ожидавших суда в моей тюрьме. Мало того, что мне было интересно ставить диагнозы и лечить преступников: чем больше я набирался опыта свидетеля-эксперта, тем глубже изучал, почему люди совершают преступления. Что подталкивает их взять чужое. Причинять боль незнакомым людям и даже тем, кого они вроде бы любят. У меня давно было болезненное увлечение преступлениями, и я поймал себя на том, что запоем смотрю недавно вошедшие в моду документальные фильмы о настоящих преступлениях и серийных убийцах. Кроме того, я не пропускал случая почитать колонки в разных газетах и журналах, где говорилось о пересечении психических болезней и преступлений. Анализировать все то, что приводит к насилию, было для меня естественным шагом в развитии.
Когда в 2017 году я поступил на службу в тюрьму, где мне предстояло проработать два года, я брал один-два медико-юридических заказа в месяц. К концу этого срока объемы выросли втрое. А с ними пышным цветом расцвела моя уверенность в себе. Я жаждал испытать тот же кайф, что и тогда, когда впервые давал показания в Олд-Бейли по делу Ясмин, и меня тянуло к сложным, непонятным и жутким случаям, которых я раньше побаивался. Отец-шизофреник, обезглавивший собственного младенца. Мужчина с психозом, вызванным наркотиками, который вломился в чужой дом, помочился в спальне, а потом выбросился из окна. Серийный насильник, который утверждал, что у него посттравматическое стрессовое расстройство.
От природы я патологически нетерпелив, и
