дни. На встрече присутствовали Ричард, я, Митчелл, Джейн, Мелоди, Эллиотт, Алекс, Рива и наши давние друзья Вал и Хэйдон Харрод. Но думать, а уж тем более планировать похороны казалось невыполнимой задачей. Ни я, ни Митчелл не были в состоянии отвечать на звонки и что-то организовывать. Всю работу на себя взвалили Ричард и друг Митчелла Ховард Гроссман.
Из-за того что были выходные, опознание назначили на понедельник – только после этого нам могли отдать тело Эми. Согласно иудейской традиции, похороны были запланированы на следующий день, но ничего больше мы не решили.
Я читала лживые статьи о том, что я еще при жизни Эми спрашивала ее, на каком кладбище она хочет покоиться. Возможно, журналисты не поняли моего черного юмора – может быть, я спрашивала ее: «На каком кладбище мне тебя хоронить?», не ожидая такой развязки. На самом деле Эми ушла, не оставив завещания. Удивительно, но ни она, ни ее менеджмент, ни мы не были готовы к ее смерти. Вероятно, все отмахивались от этой мысли – я же просто верила в лучшее. Я всегда верила, что она выкарабкается.
Эми говорила, что она, как и Синтия, хочет быть кремированной, так что этот аспект даже не обсуждался. Других пожеланий Эми мы не знали. Во время встречи Ричард предложил воодушевляющую идею похоронить прах Эми и Синтии в одной могиле – это казалось самым очевидным подходящим вариантом.
Настоящей головной болью стал вопрос, как защитить похороны Эми от вездесущей прессы. Наши телефоны не умолкали, и мы представляли, что нас ждет впереди. Всю жизнь Эми так тщательно рассматривали и обсуждали, что мы сразу решили делать похороны приватными. Чтобы сбить журналистов с толку, мы забронировали церемонию на кладбище Эджуэрбери на фамилию «Уайнхаус», а в действительности хотели попрощаться с Эми в крематории Голдерс-Грин под именем «Эмма Шаффер». Шаффер – это девичья фамилия мамы Ричарда, а имя «Эмма» он просто выбрал наугад.
В понедельник 25 июля за пару часов до нашей поездки в суд Сент-Панкрас для опознания тела Ричард узнал, что информация о месте прощания просочилась в прессу, и все наши старания накрылись медным тазом. Мы по-прежнему не знаем, кто рассказал об этом журналистам, но стало ясно, что ситуация вышла из-под контроля.
Помимо окружающего нас хаоса, я все время думала об ужасе предстоящего дня. Я надеялась, что он никогда не настанет. Алекс и Рива не поехали с нами на опознание. Алекс отказывался видеть свою сестру, и никто не стал его переубеждать. Рива заявила: она не жалеет, что запомнила Эми живой. Это их право. Я понимала, что вид тела Эми разобьет мне сердце, но в действительности это помогло мне пережить боль. Мне нужно было быть рядом с ней.
Вместе с Митчеллом и Джейн мы приехали в Кэмден, где встретились с Рэем и Рэгом. Пугающее количество папарацци уже столпилось около входа в суд, и, хотя атмосфера была спокойной и уважительной, это было слишком. Положение спасала коронер Шер Дафф, которая тепло встретила и проводила нас до комнаты ожидания, сохраняя спокойное лицо. Шер – крепкий орешек с рыжими волосами и шотландской задоринкой. Мы полностью ей доверились. Она без лишней суеты пробежалась по основным моментам, которые нас ожидали. Как и любое взаимодействие с официальными органами, информация была сухой и отстраненной. Казалось, что она говорит не о моем ребенке.
Шер попросила нас не тревожиться. Левая сторона лица Эми была покрасневшей, потому что она пролежала лицом вниз несколько часов – точное время было неизвестно. Так как работа специалистов была не завершена, Эми находилась за стеклом – мы могли находиться рядом с ней сколько захотим.
Осознание ситуации пришло ко мне, когда мы шагали ко входу по внутреннему двору. Это не чужой ребенок. Это была моя девочка, и мысль о ее теле, лежащем в холодном морге, пронзила меня изнутри. Я молилась, чтобы с ней обращались уважительно и осторожно. Я старалась сосредоточиться на предстоящем деле, но цепенящий ужас завладел моим сознанием. Шер ввела код безопасности и проводила меня, Ричарда, Митчелла и Джейн в маленькую комнату размером с кладовку. В левую стену была встроена единственная стеклянная панель. Я прошлась глазами по ослепительно белым стенам и линолеуму и медленно перевела взгляд на Эми. Закрытая белой простыней по тонкую шею, она лежала на носилках, мирно закрыв глаза. Она была так близко, но, к сожалению, я не могла дотянуться до нее. Эми выглядела умиротворенной и свободной от мучений, преследовавших ее в последние годы жизни.
Меня разрывала боль. Непередаваемая боль. Но я не могла отвести от нее глаз. Вот ей снова 13 лет, и она опаздывает в школу, валяясь в постели в доме на Гринсайд-Клоуз. Я стою рядом и зову ее по имени, она медленно приоткрывает глаза. Я неосознанно поднесла руку к стеклу и стала звать ее в последний раз. «Просыпайся, Эми. Пора вставать. Давай, дамочка, не выделывайся», – повторяла я. Соленые слезы текли по моим щекам, а она лишь лежала, продолжая спать. Она была так красива, но я хотела увидеть эти карие глаза в последний раз – зеркало ее души, отражение всего, что мы потеряли.
Если бы не стекло, и Митчелл, и я бросились бы на носилки. Все ждали, пока мы стояли рядом с Эми еще 15 минут, прежде чем дать попрощаться Рэгу и Рэю.
«Ты веришь, что это наша малышка?» – с трудом выговорил Митчелл.
«Нет», – тихо ответила я.
Мы не должны были быть там. Это Эми должна была смотреть на нас так, а не мы на нее. Мы сказали ей, что очень сильно ее любим. Всегда любили и всегда будем. Мы уходили медленно, оборачиваясь, чтобы взглянуть на Эми в последний раз. Я больше никогда не видела ее тела.
Пока мы переживали смерть Эми в кругу близких, до нас дошли новости, что люди стали оставлять цветы, свечи и письма у дома на Кэмден-Сквер. После такого утра мне меньше всего хотелось находиться среди толпы людей, но мы решили, что должны прийти. Теперь мы рады, что решились на это.
Я не ожидала, что дом Эми превратится в огромный алтарь. Там были тысячи записок с признаниями в любви и соболезнованиями, которые тронули нас, однако я чувствовала себя неважно. Фанаты скорбели по Эми-звезде, девушке с обложек газет и журналов, но для нас той Эми не существовало. Мы не знали этого человека – она была лишь фантазией. Воспоминания о посещении морга только усиливали это чувство – тело Эми было таким же невинным, как при рождении.
Снимки с того события говорят сами за себя: мое лицо искажено страданием. Пока я шла мимо полицейского кордона, что-то во мне умерло. Не думаю, что я смогу оправиться. Я припоминаю незнакомцев, обнимающих меня, особенно одну женщину, похлопавшую меня по плечу со словами: «Спасибо, что родили Эми». Я в смятении взглянула не нее. Какую женщину благодарят за что-то настолько естественное? Это было мило и, признаюсь, поразило меня.
Самыми трогательными из сотен писем, которые я получила сразу после смерти Эми, были послания от тех, кто знал ее лично. Письмо от школьной подруги Эми Джеммы улыбнуло меня:
«Не уверена, помните ли вы это, Дженис, но как-то раз мы с Эми пошли в Бент-Кросс, и вы сказали ей купить туфли для бар-мицвы. Вы предупредили, что обувь на каблуке покупать нельзя. Эми, естественно, принесла домой черные шпильки с огромной платформой. Ее выходки были
