и Алекс приехали в дом на Кэмден-Сквер и застали Эми сидящей без сознания на стуле с закинутой в кухонную раковину головой. Они бросились к ней, решив, что она умерла, однако она просто была в алкогольной отключке. Они уложили Эми на диван и дождались, пока она очнется.
Был случай, когда Эми не мылась больше недели. Когда Рива дотащила ее до ванной, волосы Эми были спутаны, а на теле и под ногтями была грязь – как у домового из рассказов Диккенса. Психиатр Эми относил ее к высшей категории риска, однако она все еще не попадала под закон о принудительном лечении. Требовалось ее осознанное согласие на госпитализацию.
Я навещала Эми по возможности, но мне было трудно двигаться, так что встречи с дочерью давались мне тяжело. Она всегда старалась вести себя прилично в моем присутствии. Но даже так она все время вела себя по-разному. Иногда она играла ребенка, сосущего свой палец, говорящего тоненьким голосом и сидящего на моих коленях. Иногда – Риццо, грубиянку, девушку «переджаггерившую Джаггера». Чем хуже было ее состояние, тем сильнее проявлялся выбранный ею персонаж. Маски помогали ей справиться со стрессом.
Скажу честно, в Кэмден-Сквер Эми редко была цельным человеком. Она продолжала вести себя как сборная солянка из своих альтер-эго, но я смогла к этому привыкнуть.
Рива вспоминает день в 2011 году, когда Эми выглядела так, словно оставила алкоголь позади. Она не пила на протяжении нескольких дней – ее кожа и волосы сияли, когда она спустилась вниз. Она сидела и болтала с Наоми и Ривой – не пытаясь быть веселой или агрессивной, не бросая ничего в стены, без своих странных выходок. Она была собой – моей Эми. Я изредка видела ее такой в Лондонской клинике, однако подобных моментов было немного.
30 марта врач Эми Кристина Ромет отправила Эми письмо, о котором я узнала лишь в апреле. Оно валялось у Эми на кухне, и охранники попросили нас прочесть его, когда мы с Ричардом зашли в гости. Новости были плохими. Доктор Ромет написала, что состояние Эми было критическим. Ее щитовидка практически не работала и не производила гормоны – это влияло не только на депрессию Эми, но и на ее репродуктивное здоровье и сердце. Доктор Ромет писала, что теперь Эми придется принимать лекарства всю жизнь.
Несмотря на то что Эми, по ее собственному утверждению, стала меньше пить, алкоголизм не отступал. Сданный в феврале анализ показал, что она выпивает в тридцать раз больше рекомендуемой недельной нормы. В письме говорилось, что своей упертостью и попытками спастись выпивкой Эми вредит лишь себе. Врач не упомянула булимию, но я понимала, что моя дочь все время вызывает рвоту – она ела лишь мягкие продукты вроде омлета, потому что от них было проще «очиститься». Ее органы просто не выдерживали такой нагрузки.
Доктор Ромет признала, что за последние пару лет Эми достигла прогресса, но ее не могли заставить лечиться принудительно – с этим мы сталкивались не впервые. Ей казалось, что Эми надеялась на авось. Как ни странно, печень Эми была в полном порядке. Посмертная экспертиза подтвердила, что ее жизненно важные органы были целы. Весной 2011-го стало ясно: если она не изменит свою жизнь, то умрет.
Я глубоко вздохнула и отложила письмо. Я была потрясена до боли. За последние пять лет я видела Эми в таких состояниях, что в отчаянии признавала ее приближающуюся кончину. Я научилась подавлять чувство паники, иначе было бы невозможно жить. Прагматизм помогал мне преодолевать тяжелые моменты. Я боялась сойти с ума, если дам волю мыслям.
В тот день мы с Эми не говорили о письме. Мне сообщили, что она уже ознакомилась с ним и, очевидно, отмахнулась от написанного. Она выходила из себя, когда поднималась эта тема. Кристина написала еще несколько писем, плюс они с Эми несколько раз встречались в доме на Кэмден-Сквер. Рива решила связаться с реабилитационным центром Priory и попросить их принять Эми, которая еще долго отказывалась туда идти.
Эми отгородилась от мира толстой стеной – она словно боялась, что просьба о помощи выставит ее слабой. В ее возрасте я тоже была такой. Но все же я молилась, чтобы она решилась на этот важный шаг, пока не стало поздно. Могла ли она осознанно принимать какие-либо решения – другой вопрос. Когда она переехала на Кэмден-Сквер, ее жизнь уже не принадлежала ей. Эми всеми силами стремилась вернуть контроль, но работала не с теми вещами. Она с усердием обслуживала свои привычки – ела и вызывала рвоту, пила, затем бросала пить и начинала все заново. Она была очень умным человеком, и мне хотелось заставить ее понять, что у нее действительно есть проблемы. Но я отказалась от этой затеи – ей все равно было плевать.
Апрель выдался странным. 6-го числа она вновь легла в Лондонскую клинику, откуда выписалась через четыре дня и ушла в запой. Охранник рассказал Митчеллу, что однажды она проснулась в четыре утра, выпила бутылку вина, вновь заснула, а в восемь утра опохмелилась еще одной. На следующий день Митчелл нашел Эми спящей на кухонном полу. После ее смерти мы узнали, что это был не единичный случай. Очевидно, алкогольные передозировки случались с ней чаще, чем мы предполагали.
В каком-то смысле запой для Эми был безопаснее, чем отказ от выпивки на несколько дней, а затем резкий возврат к бутылке. Думаю, Эми просто старалась контролировать себя без помощи врачей, однако такое поведение меня ужасно пугало. Она снова ходила по лезвию ножа. Если резкий отказ от наркотиков спас ее, то выпивка настолько въелась в ее жизнь, что подобный подход навредил бы ее здоровью. Как человек, всю жизнь продававший лекарства бывшим алкоголикам, я понимала, что «отключки» являются плохим симптомом, однако не предполагала, как мало времени осталось у Эми, чтобы все изменить.
«Бросай постепенно, Эми, – сказала ей я во время телефонного разговора, когда она упомянула, что не пьет уже несколько дней. – Это нужно делать постепенно и под присмотром врачей».
«Все будет нормально, мам, не переживай за меня, – ответила она в своей обычной манере. – Как твои дела?»
Обычно Эми в открытую пила перед своими гостями. Одними из исключений были я и сын Ричарда Майкл. Он навестил ее вскоре после новоселья и сказал, что она стыдилась своего алкоголизма, потому что унесла бутылку вина в другую комнату и постоянно бегала туда за парой глотков.
«Зачем ты пьешь?» – спросил он ее как-то раз.
«Отстань от меня. Я брошу, когда захочу. Я говорила, что разберусь с наркотиками, я и разобралась. С алкоголем сделаю так же. Я не могу жить нормальной жизнью. Не могу ходить по магазинам. Ничего не могу. Ненавижу все».
Эми задрала футболку и показала ему кожу в районе печени – она была желтушного цвета. Майклу было неприятно обнимать Эми, потому что казалась, словно ее тело рассыпается в его объятиях. Я знала это чувство и стараюсь его не вспоминать.
Несмотря на болезнь, иногда Эми вела себя адекватно. Она сказала, что вновь занялась йогой и что учитель приходил к ней уже три раза. Это вселило в меня надежду. Когда ей было 16 лет, она ходила со мной на йогу в Барнете, и я все время рассказывала Эми о ее плюсах.
«Тебе надо преподавать йогу, мам», – говорила она, но я была недостаточно подкованной. Любая мелочь, приходящая на замену ее вредным привычкам, приободряла меня.
