— Летом ковры надо на солнышке просушивать, иначе в них заведется моль.
Анзират хотела рассердиться, но сдержала себя и сказала:
— У каждой вещи есть свой хозяин.
— Да, конечно, — согласился Икрам-ходжа. — Хозяин лучше знает, что и когда надо делать, но долг старого человека — подсказать.
— Благодарю, — кивнула Анзират, по-прежнему силясь вспомнить, где же она видела этого человека.
Икрам-ходжа важной походкой прошелся по комнате, подошел к дивану, отдуваясь, уселся и поставил посох между ног.
Анзират напомнила:
— Я вас слушаю, почтенный.
Но старик не торопился. Поспешность — не в его правилах. Кроме того, он отлично знал, что муж Анзират только что покинул дом и вернется не скоро. Плотно сомкнув дрожащие веки, он беззвучно шевелил своими толстыми губами. Он отдыхал.
— Моя жизнь на исходе, — наконец произнес он после долгой паузы. Меня уже не обольщают земные радости, я свое прожил и готовлюсь к переходу в лучший мир. Скоро аллах, — он воздел руки к потолку, — призовет меня к себе. Но у меня есть сын, взрослый сын, о котором я обязан побеспокоиться. За него я и пришел похлопотать. На днях он приедет в Токанд.
И тут Анзират вдруг озарило: она вспомнила, кто этот старик. Она вспомнила годы войны, Бухару, госпиталь. Да это же Икрам Ашералиев, бывший заведующий госпитальным складом. Сколько она — сестра-хозяйка — цапалась с ним из-за мыла для стирки белья, из-за посуды, занавесок и прочего. Конечно, это он, зловредный и скупой старикашка. Но почему он оказался в Токанде? И что ему нужно? О каком сыне он толкует?
— Я вас не поняла, — сказала Анзират. — О чьем сыне вы говорите?
— О моем, красавица, о моем, — ответил Икрам-ходжа, и его толстые щеки растянулись в улыбке.
— Хм… — удивилась Анзират. — Насколько мне известно, у Икрама Ашералиева не было сына.
— Значит, узнала старого знакомого?
— Как видите…
— Вот и хорошо. А вначале не узнала?
— Вначале нет, — призналась Анзират.
— А я теперь уже нигде не работаю. Ушел на покой. Стар стал.
— Но выглядите вы неплохо.
— Спасибо, красавица, за хорошие слова. Такие слова нужны старикам, как канифоль для смычка.
Анзират весело улыбнулась и, полагая, что старик над ней подшучивает, спросила:
— И давно у вас родился сын? В ваши годы стать отцом — это редкость. Вот что значит хорошее здоровье…
И тут Икрам-ходжа сделал промах. Не сделав еще хода, он решил вытянуть козырную карту. Пусть не зубоскалит. Он прищурил глаз, пощипал свою бороденку и медленно произнес:
— Ты права, ты права… Всевышний обидел старого Икрама и не дал ему сына. Но ведь твоего мужа аллах тоже обидел. У Саттара тоже нет и не было сына.
Анзират побледнела и ощутила холодок в груди. Она смешалась, не веря собственным ушам. Некоторое время молча смотрела на старика широко открытыми глазами, а затем тихо спросила:
— Что вы сказали?
Старый Икрам наблюдал за каждым ее движением. Как он и рассчитывал, его удар дал большой эффект, Анзират побледнела.
— Ты хорошо слышала, женщина, что я сказал, — ответил он, уверенный в том, что дело сделано. — Эту тайну хранишь не ты одна. Я стар. Очень стар. Но аллах не отнял у меня памяти, время ее не погасило.
— И что же вы намерены делать с этой вашей тайной? — с вызовом спросила Анзират, оправившись от неожиданности.
"О бесстыдная грешница! Свою тайну она называет моей!" — подумал Икрам-ходжа и ответил хозяйке:
— И холодная зола иногда дает огонь. Мне ничего не стоит обронить семена раздора в этом счастливом доме, и они быстро дадут свои всходы. Но я никому не хочу делать зла. И тебе не хочу… Я…
Тут Анзират неожиданно поднялась.
— Если бы не ваш возраст и не седины, почтенный, то я бы сказала, как называют таких людей, как вы…
— Не горячись, женщина! Не надо. Я понимаю, что причинил тебе боль. Но она и не так уж велика. Зачем же нам ссориться?
Анзират указала рукой на дверь.
— Уходите отсюда, почтенный, и поскорее, — потребовала она.
Икрам-ходжа опешил. Вот это бесстыдство! Значит, он свалял дурака! Козырь оказался битым? Не с этого надо было начинать. Неужели вся затея пошла прахом?
— Ты даже не хочешь выслушать моей просьбы? — спросил он елейным голосом, продолжая сидеть.
— Не хочу! — отрезала Анзират.
Ярость ослепила разум гостя. Он встал. Щеки его дрожали.
Еле сдерживая себя, чтобы не разразиться проклятием, он сказал:
— Хорошо… Я пойду… Но будь я проклят именем Магомета, если не сделаю все, чтобы открыть глаза твоему мужу и твоему сыну. Мои уста могут молчать, но могут и говорить. И судить меня за это никто не будет. А ведь пришел я к тебе не за тем, чтобы ссориться. Я пришел к тебе с просьбой…
— Уходите! — Анзират вновь указала на дверь. — Немедленно уходите… Или я сейчас же крикну своих.
Гримаса бешенства исказила толстое лицо старика. Подобного с ним никогда не случалось! Его еще никто не выпроваживал таким образом. Он выпятил живот, вскинул голову и медленно, стараясь не терять достоинства, зашагал к двери. У порога он обернулся, стукнул посохом о пол и бросил:
— Да покинет этот дом покой! — А про себя зашептал: "Презренная грешница! Да будет проклято семя твое до седьмого колена! Пусть кость застрянет в горле твоем!"
Хлопнула дверь. И только теперь Анзират почувствовала, что близка к обмороку. Она постояла, не шевелясь, сжав рукой горло, потом сделала шаг, другой и, совершенно обессиленная, упала на диван и забилась в рыданиях.
Как он смел, негодяй, напоминать ей об этом! Перед кем она виновата? В чем ее вина? Быть может, в том, что она вскормила и вырастила сына, отцом которого был бандит, басмач, ненавистный ей человек? Но как она, мать, должна была поступить? Задушить своего собственного ребенка? Или, быть может, она повинна в том, что не сказала Джалилу, кто его настоящий отец? Но нужно ли было говорить ему об этом? Разве Джалил виноват? А она? Разве она хотела стать женой врага, убийцы ее отца? Разве ее спрашивали об этом? Что же это такое? За что такая обида? Ведь она всю жизнь тайно несла свое горе и не могла избыть его! И вот старик заговорил об этом… Зачем? Неужели он хочет разбить жизнь сына? Как много еще на свете злых людей! Неужели этот подлый человек подумал, что она могла скрыть от мужа, любимого Саттара, свой позор, свое несчастье. Да, он так думает и ошибается. В неведении только Джалил. Только он один не знает, кто его настоящий отец. Им он считает Саттара.
