12
Сначала их совместная жизнь казалась волшебной сказкой, воплощенной в жизнь.
Если не считать проблем с рождением ребенка, для Шарлотт-Энн первые пять лет брака стали практически безупречными. Как только она покинула лишенное любви великолепие «Хрустального дворца», ей показалось, что ее выпустили из темной, душной тюрьмы на веселый, яркий солнечный свет. Да, для этого потребовалось целое состояние и время, но в конце концов она по-настоящему стала княгиней Шарлотт-Энн ди Фонтанези, и Луиджи стал действительно ее мужем.
После приезда в Италию Шарлотт-Энн и ее мать много писали друг другу. В первом письме изобиловали объяснения, а последующие помогали ей справиться с одиночеством жизни во дворце. Приятным сюрпризом оказалось то, что Элизабет-Энн не сердилась на дочь за скороспелое «пароходное» замужество.
«Раз ты счастлива, дорогая, — писала ей мать, — то это единственное, что имеет значение. Я надеюсь, что мы обе сможем путешествовать и навещать друг друга. Я очень тебя люблю, и только одно печалит меня: Италия так далеко-далеко…»
Шарлотт-Энн испытала огромное чувство облегчения, когда прочитала первое письмо. Она снова чувствовала большую близость с матерью. Меньше всего молодая женщина ожидала быстрого материнского благословения. Она была почти уверена, что Элизабет-Энн приедет, но полученное благословение и удивило ее и обрадовало. Таким образом, тысячи миль, разделяющие их с матерью, заставили ее по-новому взглянуть на Элизабет-Энн. Шарлотт-Энн стала еще больше уважать ее. Элизабет-Энн Хейл оказалась сильной женщиной. Только теперь дочь поняла это. Она сожалела только о том, что ей потребовалось так много времени, чтобы осознать это.
Рим быстро стал для Шарлотт-Энн домом. Она поддалась очарованию Вечного города, как это происходило в течение веков со многими, посетившими его. Первоочередной ее задачей стало превращение Виллы делла Роза из надменного дворца в теплый уютный дом. Она отправила массивную резную мебель на склад. В обстановке комнат теперь преобладали медовые оттенки, их заполнили вещи из орехового дерева и мягкий блеск вощеного ситца. Ее утомили дворцы. Ей необходим был дом, где можно было создать семью.
В то время как одну часть дома отделывали заново, они с Луиджи жили в другой. Шарлотт-Энн взяла с него слово, что он не станет смотреть, пока все не будет закончено. Когда же она показывала ему по-новому обставленные комнаты, то очень нервничала. Ее страшило, что мужу не понравится то, что сделано, и он захочет вернуться к старому.
Луиджи смотрел по сторонам, не говоря ни слова переходил из комнаты в комнату. То, что он изредка покачивал головой, никак не обнаруживало ход его мыслей.
Наконец Луиджи повернулся к жене и улыбнулся.
— Мне нравится, — обнимая ее, заявил он. — Очень удобно, — и крепко поцеловал Шарлотт-Энн. — Кроме всего прочего, здесь теперь наш дом.
Шарлотт-Энн понимала, что Луиджи наградил ее самым лучшим комплиментом, на какой она только могла надеяться. Впечатление испортил неожиданный визит его родителей.
— Выглядит довольно плебейски, тебе не кажется? — спросила мать Луиджи. — Но, правда, это дело вкуса…
Шарлотт-Энн постаралась сдержать свою ярость. Ей оставалось только благодарить небеса за то, что ее новые родственники не остались надолго. Их последующие визиты оказались чрезвычайно редкими.
В первые годы их совместной жизни Шарлотт-Энн казалось, что они с Луиджи одно целое, если не считать долгих часов его отсутствия, к которым его принуждали обязанности представителя дуче в крепнувшей итальянской военной авиации. Но, когда муж оставался дома и мог распоряжаться своим временем, они проводили вместе эти часы досуга.
И все-таки им этого было недостаточно. «Даже если бы мы проводили вместе двадцать четыре часа в сутки каждый день до конца жизни, нам бы этого оказалось мало», — думала Шарлотт-Энн. Их брак был воистину заключен на небесах, и в ней жила уверенность, что это никогда не кончится.
Луиджи планировал взять несколько недель отпуска, чтобы они могли провести запоздалый медовый месяц, но у него так и не нашлось времени.
— Дуче настаивает на том, что я ему нужен. Боюсь, события развиваются так, что я буду занят еще больше, — извиняющимся тоном говорил он.
— Мне все равно, — сказала Шарлотт-Энн. — Когда ты рядом, Рим вполне подходит для медового месяца.
Если у Луиджи выдавались свободные часы, он показывал жене город и окрестности, и скоро она знала все почти наизусть. Познакомившись с Римом «для туристов», женщина увидела буйные азалии вдоль ста тридцати семи ступеней Испанской лестницы, Колизей и его множество хищных кошек, католическое великолепие Ватикана, где их гидом стал сам кардинал Корсини, показавший им большую часть общественных помещений и личных апартаментов. Они с Луиджи регулярно обедали на Виа Витторио Венето. Муж сводил ее и в термы Диоклетиана, и в замок Сант-Анджело, где расположился мавзолей Адриана. Куда бы она ни пошла, повсюду ей встречались памятники древней цивилизации.
Благодаря терпеливому наставничеству Луиджи Шарлотт-Энн научилась любить Рим. Как он отличался от сумасшедшего людского муравейника в Нью-Йорке! Она вдруг обнаружила, что поддается очарованию пейзажей, великолепных руин и широких тротуаров, обрамленных многочисленными кафе, что ей нравится контраст между древним, старым и новым. Но больше всего женщину привлекали запутанные улочки, мягкие песни теноров, вопли ребятни, играющей в аллеях и на террасах. Рим оказался волшебным и чарующим, и если бы не присутствующие всюду военные — гордо марширующие вдоль бульваров фашисты, принужденная вежливость, если рядом оказывались солдаты, и подозрительные взгляды через плечо, ее любовь к этому городу стала бы всепоглощающей. Шарлотт-Энн все время приходилось напоминать самой себе, что Луиджи теперь тоже военный, а на монстра он совсем не похож.
Муж повсюду водил ее с собой и знакомил с местными обычаями. Однажды во второй половине дня, во время прогулки, они остановились возле уличной торговки, чтобы купить фруктов и съесть их на ходу. Шарлотт-Энн никогда не видела таких гигантских золотистых персиков, таких ярко-красных сочных помидоров и готовых взорваться, полных сока виноградных кистей. Все выглядело таким аппетитным, но она выбрала гроздь винограда. Шарлотт-Энн спросила цену на своем запинающемся итальянском, которому ее научил Луиджи.
Продавщица, худая старая карга, ответила, что виноград стоит шестьдесят лир. Молодая женщина уже начала было отсчитывать деньги, когда муж остановил ее.
— Нет-нет! — воскликнул он. — Ты должна торговаться.
— Но… почему? — запинаясь от волнения, спросила Шарлотт-Энн. — Она же сказала, что это стоит шестьдесят лир.
— Смотри и слушай внимательно. — Луиджи взял у нее виноград, поднял грозди вверх и стал пристально рассматривать их, потом нахмурился. Покачав головой, положил их обратно, потом взял другую гроздь. Пощупал персики, затем сливы. Шарлотт-Энн смотрела, как муж снова взял выбранный ею виноград и стал трясти им перед лицом торговки. Она следила за разговором поверхностно, улавливая знакомые ей фразы.
— Тридцать пять лир, — начал Луиджи.
— Но синьор! — запротестовала старуха. — Мои дети… они голодают. Пятьдесят.
Он покачал головой и нахмурился.
— Виноград… мятый… тридцать пять.
— Сорок пять.
— Сорок.
Неожиданно для себя самой Шарлотт-Энн была заинтригована.
— Идет, идет, — наконец пробормотала торговка. Потом пожала плечами: — Что ж, придется детям попоститься… Вы здорово торговались, синьор. — И тут так яростно торговавшаяся старуха просияла широкой улыбкой, блеснув золотыми зубами.
Шарлотт-Энн отсчитала сорок лир и начала бросать виноградины по одной в рот. Они продолжили прогулку.
— Бедная женщина, — ворчливо проговорила она, покачивая головой. — Как ты мог так с ней поступить?
— Она этого и ждала, — возразил Луиджи. — В противном случае старуха бы считала, что ее лишили радости поторговаться. Смотри.
Они остановились и оглянулись назад. Пожилой мужчина покупал у старухи еще большую гроздь винограда, ожесточенно торгуясь с ней. Они сошлись на сорока лирах.
— Видела? — с улыбкой спросил Луиджи. — Иногда внешнее впечатление бывает обманчивым.
Шарлотт-Энн внимательно смотрела, слушала и училась.
Но муж знакомил ее не только с достопримечательностями Рима, сделавшими его таким известным среди туристов. Он показал ей город, который никогда не открывается перед приезжими. Они ужинали в странном дешевом ресторанчике, любимом им и посещаемом только рабочими. Он располагался в подвальчике под двухтысячелетними развалинами катакомб. Луиджи питал твердую уверенность, что курица на вертеле, подаваемая здесь, лучшая во всей Италии.
