Пчелы в ответ прожужжали, что мед тысячу раз принадлежит Кеану, но на том его права и кончаются.
Так распалось и навеки угасло в ночи странное содружество, которое могло бы быть чудом согласия и мира…
III
Беда стряслась ровно в полдень, вскоре после второго завтрака. Доведенные до отчаяния проклятым решетом, не выпускавшим матку, пчелы убили ее. Кеан увидел на летке исколотый жалами трупик. Он предпочел бы не покидать пасеку, но ему необходимо было ненадолго отлучиться. Привязав лошадь к столбу проволочной изгороди, он ушел пешком, не имея времени проследить за тем, что творится в ульях.
До сих пор ничто не предвещало готовящегося нападения. Когда жена Кеана увидела среди пальм гневно жужжавших пчел, она не сочла это угрозой, но на всякий случай кликнула сынишку, который играл эвкалиптовыми семечками, и завезла под навес галереи коляску с грудной дочуркой.
Вдруг мальчик вскрикнул:
— Ай, мама!
Мать поспешила на крик. Не успела она сообразить, в чем дело, как раздался новый жалобный вопль ребенка, и в ту же минуту пчелы, немилосердно жаля, набросились на нее. Воздух потемнел от разъяренных полчищ. Закрывая руками искусанное лицо, Хулия побежала к сыну, который, истошно вопя, мчался ей навстречу.
Мать в отчаянии укрыла его у себя в юбках, но тут же услыхала, как зашлась плачем дочка.
— Боже мой! Малышка! Беги в столовую, сынок! — И, подтолкнув мальчика, бросилась к галерее.
Лица малютки не было видно под тучей облепивших его пчел. Мать, голося от ужаса, смахнула этот страшный пластырь и, выхватив девочку из коляски, вбежала с ней в столовую. Но обезумевшие от ярости пчелы неотступно следовали за ней. Хулии пришлось укрыться в своей комнате и вместе с сыном отчаянно звать на помощь. Наконец она услышала издалека искаженный го- л ос мужа:
— Хулия, слушай хорошенько! Не выходи! Дети с тобой?
— Да, в моей комнате. Поспеши, Кеан! Хулита умирает!
Кеан, сам весь искусанный, успел на бегу заметить, что лошадь повалилась на землю, выворотив проволочную изгородь. Во дворе было темным-темно от пчел, а черные вереницы все еще ползли из летков.
Кеан сразу убедился, что сын его вне опасности, несмотря на сильно искусанное лицо и руки. Но крохотная дочурка…
— Смотри, смотри, — убивалась жена, — она умирает, Кеан!
Тельце девочки не пострадало, но вместо лица был чудовищно распухший комок мяса: рот, нос и глаза слились в один мертвенно-бледный волдырь.
Когда Кеан приоткрыл дверь в столовую, туча пчел ринулась ему навстречу, впилась в лицо.
— В кровать, под полог от москитов! Обоих! Сама надень сетку! — закричал Кеан, схватил сомбреро с сеткой и опрометью выбежал из комнаты.
Он мигом приготовил большие повязки, намочил их в горячей воде и с ног до головы обернул малютку. Каждые десять минут он менял компрессы, но лишь спустя несколько часов супруги вздохнули с облегчением. Пульс восстановился, жар и опухоль спали.
Измученная Хулия начала тихонько всхлипывать.
— А я еще хотела по такой жаре оставить ее в одних пеленках! — Она улыбнулась мужу полными слез глазами. — Даже подумать страшно.
— Да, иной раз и от фланели прок бывает, — ответил шутливо Кеан, желая подбодрить жену. И, впервые поглядев друг на друга, оба невольно расхохотались. У Кеана левый глаз совсем закрылся, а на отекшем лице Хулии светились лишь узенькие щелочки.
— Теперь не грех и о взрослых подумать. Сделай примочки Эдуарде, хоть парень он у нас крепкий, да не забудь и себя. А я уж не отойду от Хулиты.
На заходе солнца Кеан улучил минутку и вышел поглядеть на лошадь. Она сдохла несколько часов назад: раздувшийся труп не оставлял сомнений в том, что животное погибло от пчелиного яда. Кеан окинул ульи холодным взором равнодушного прохожего. Под покровом сумерек взбесившиеся пчелы одна за другой возвращались на пасеку, изувеченные, обессиленные, утолив свою жажду смертоубийства. Десятка три их еще сидело на столбе проволочной изгороди, ожесточенно впиваясь в твердую древесину.
Кеан содрогнулся. Ему еще предстояло сказать жене, что дочь их, возможно, ослепнет.
— Если господь не сотворит чуда… — пробормотал он.
Сумерки сгущались; охваченный внезапной прохладой, Кеан сбросил сомбреро и в глубоком вздохе излил всю смертельную тревогу этого рокового дня, этого пчелиного наваждения, отнявшего у него лошадь и здоровье дочурки.
Пустыня
Каноэ скользило по реке, огибая лес или то, что во мраке могло сойти за лес. Скорее инстинктивно, нежели по приметам догадывался Суберкасо, что лес действительно близко; ибо тьма, казалось, превратилась в монолитную непроницаемую глыбу, которая начиналась у самых рук гребца и уходила в недосягаемую высоту. Человек довольно хорошо знал свою реку, чтобы иметь представление о том, где он плывет; но в такую ночь, да еще в ожидании дождя, пристать к берегу, покрытому сгнившим жнивьем и заросшим колючим бамбуком, было не так просто, как пришвартоваться к собственной маленькой пристани. К тому же Суберкасо был не один в лодке.
Стояла страшная духота. Нечем было дышать. И в это мгновенье о дно лодки отчетливо и звонко застучали первые капли.
Суберкасо поднял глаза и посмотрел на небо. Но напрасно он ожидал, что молния пробьет в нем брешь. По-прежнему не было слышно раскатов грома.
«Дождь зарядил на всю ночь», — подумал он. И, обернувшись к своим спутникам, молча сидевшим на корме, бросил:
— Наденьте плащи и держитесь крепче.
Теперь лодка продвигалась вперед, подминая под себя встречные ветки. И пару раз левое весло попадало под сучья, погрузившиеся в воду. Но даже рискуя сломать весло, Суберкасо продолжал плыть у самого берега, ибо, удались он от него на пять метров, он всю ночь мог бы кружить около своей пристани и не увидеть ее.
Огибая плавучий лес, гребец продвинулся еще немного. Дождь стал чаще, но шел он теперь с большими перерывами. Он прекращался неожиданно, словно его неизвестно из чего вылили. Потом опять начинали стучать одинокие, крупные и горячие капли, чтобы снова умолк- путь, спрятавшись в непроглядной тьме, растворившись в тяжелом, душном воздухе.
— Держитесь крепче, — повторил Суберкасо, обращаясь к своим двум спутникам. — Мы уже приехали.
В самом деле, он только что различил очертания пристани. Еще два сильных взмаха веслом — и лодку выбросило на прибрежную голубую глину. Пока он привязывал лодку к шесту, его молчаливые спутники выпрыгнули на землю, которую, несмотря на темноту, хорошо было видно из-за мириад светлячков, устилавших ее красными и зелеными огоньками.
