Когда все было готово, они тронулись в путь. В течение часа каноэ скользило быстрее, чем хотел гребец. Он греб кое-как, опираясь всей тяжестью на одну ногу и босой пяткой больной ноги едва касаясь дна, чтобы не потерять равновесия. Но лодка сама летела вперед, потому что стремительно быстрым стало течение Ябебири. На поверхности, вокруг заводи, вздувались и лопались воздушные пузырьки. Усики пахи{24} вплотную прижались к корневищу. И Суберкасо понял наконец, что произойдет, если он немедленно не повернет к пристани.
Слуга-мальчишка, долгожданный отдых!.. — снова рушились его надежды. Он греб, то и дело взмахивая веслом. Уровень воды понизился в течение часа. Разреженным воздухом невозможно было дышать. А Суберкасо, измученный тревогой и усталостью, все плыл вверх по реке. На обратную дорогу ушло четыре часа, и он один знал, что это были за часы! Когда они подплыли к пристани, река, бурля и пенясь, на два метра вышла из берегов. По каналу спускались сухие ветки, наполовину уйдя под воду и покачивая верхушками, которые то выглядывали на поверхность, то погружались в воду.
Путники подплыли к бунгало, когда почти стемнело, хотя еще не было и четырех часов. Как раз в это время небо, до самой реки озаренное одинокой вспышкой, обрушило на землю свои безмерные запасы воды. Суберкасо и малыши тотчас поужинали и измученные легли спать — под шум ливня, который всю ночь неумолимо стучал по цинковой крыше.
На рассвете хозяин дома проснулся от сильного озноба. До этого он спал тяжелым сном. Против обычного, нога, беспокоившая его все время с тех пор как нарвал палец, теперь почти не болела, несмотря на события прошедшего дня. Он укутался висевшим на спинке кровати плащом и снова попытался уснуть.
Напрасно. Холод пробирал его до костей. Он шел изнутри, проникая во все поры кожи, которые ощетинились иголками, больно коловшими при малейшем прикосновении к белью. Скрючившись от этого нестерпимого холода, который волнами пробегал по всему телу, больной в течение нескольких часов не мог согреться. Дети, к счастью, еще спали.
— В моем состоянии не следовало совершать глупостей, вроде вчерашней, — повторял он. — Вот они последствия…
Словно о давней мечте, словно о неоценимом и небывалом счастье, которым и он владел когда-то, думал Суберкасо о возможности целый день провести в постели — согреться и отдохнуть наконец, прислушиваясь к звону чашек, в которые служанка — это первая великая служанка — наливает кофе с молоком и подает его детям…
Побыть в постели хотя бы до десяти!.. За четыре часа лихорадка прошла бы и поясница не болела бы так… В конце концов что ему нужно, чтобы поправиться? Немного отдыха — и только. Он уже раз десять повторил это себе…
День вступал в свои права, и больному казалось, что сквозь свинцовый стук в висках он слышит веселый звон чашек. Какое счастье слышать этот звон!.. Наконец-то он немного отдохнет…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Папочка!
— Дорогой мой…
— Добрый день, любимый папочка! Ты еще не встал! Уже поздно, папочка.
— Да, моя жизнь, я встаю…
И Суберкасо быстро оделся, упрекая себя в лени, которая заставила его позабыть о кофе для ребят.
Дождь наконец прекратился, но хоть бы одно дуновение ветерка просушило отсыревший воздух! В полдень снова пошел дождь, теплый, мерный и монотонный. Долина Оркеты, посевы и жнивье, казалось, растворились в туманном и печальном слое воды.
После завтрака дети с увлечением принялись мастерить бумажные лодки, запас которых иссяк накануне… Они делали сотни лодок, словно фунтики вкладывая их одну в другую. Когда они с отцом опять отправятся в плаванье, то пустят лодки по следу каноэ. Суберкасо воспользовался этим, чтобы прилечь в постель. Он снова свернулся клубочком и замер, прижав колени к груди.
И, как прежде, он почувствовал, что голова становится непомерно тяжелой и сливается с подушкой. Как хорошо! Лежать бы вот так, без движения, один, десять, сто дней! Монотонное журчание воды, стекающей по цинковой крыше, убаюкивало его, и в этом шуме он ясно, так ясно, что невольно улыбался, различал звон посуды, которую спешила расставить служанка. Что у него за служанка!.. И он слушал звон тарелок, дюжин тарелок, чашек и горшков, которые служанки — теперь их было десять! — скребли и терли с головокружительной быстротой. Что за блаженство наконец-то хорошенько согреться, лежа в постели и не терзаясь заботами!.. Когда, в какие времена ему мерещилось, что он заболел в то время, как у него столько забот?.. Каким он был глупцом!.. И как ему хорошо лежать вот так, прислушиваясь к звону сотен чисто вымытых чашек…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Папочка!
— Доченька…
— Мне хочется есть, папочка!
— Да, девочка; сию минуту….
И больной вышел под дождь, чтобы поскорее приготовить кофе детишкам.
Весь вечер Суберкасо едва отдавал себе отчет в том, что он делает. С глубокой радостью встретил он наступление ночи. Он помнил, что в этот вечер мальчишка не принес молока и что он долго разглядывал свою ранку, но не заметил в ней ничего особенного.
Не раздеваясь, он бросился в постель, и скоро лихорадка снова стала трепать его. Мальчишка так и не принес молока… Какое безумие!.. Теперь ему было хорошо, совсем хорошо, он отдыхал.
Всего несколько дней отдыха, даже несколько часов, и он бы поправился. Конечно! Конечно! Есть же какая-то справедливость, несмотря ни на что… И хоть немного воздаяния тому, кто так любил своих детей, как он… Он поднимется совсем здоровым. Каждый может заболеть… и нуждаться в небольшом отдыхе. А он хорошо отдохнул под убаюкивающий стук дождя по крыше!.. Но разве не прошел уже целый месяц?.. Ему надо вставать.
Больной открыл глаза. Но не увидел ничего, кроме мрака, пронизанного сверкающими точками, которые то вырастали, стремительно раскачиваясь у него перед глазами, то пропадали вовсе.
— У меня, должно быть, сильный жар, — сказал он сам себе и зажег на ночном столике «летучую мышь». Влажный фитиль долго сыпал искрами, а Суберкасо тем временем не отрываясь глядел в потолок. Он очень смутно припоминал такую же ночь, когда он был болей, тяжело болен… Какая чушь!.. Он совершенно здоров, потому что если человеку, который просто устал, посчастливилось, лежа в постели, слышать, как из кухни доносится отчаянный перезвон посуды, то это значит, что мать заботится о своих детях…
Он снова проснулся. Искоса увидел краем глаза зажженный фонарь и усилием воли заставил себя прийти в сознание.
Нестерпимо болела правая рука — от локтя до кончика пальцев. Он попробовал приподнять ее и не смог. Тогда он откинул плащ и увидел свою руку — бледную, мертвую, в лиловых полосах. Не закрывая глаз, Суберкасо стал думать о том, что это могло означать: он припомнил, что его знобило, и на пальце еще не зарубцевалась ранка, а он босыми ногами стоял в зловонной грязи Ябебири. И тут он ясно и до конца осознал, что умирает.
