Сергей выходил из какого-то непонятного облака таким же, каким запомнился в последний раз — в новеньких джинсах и толстовке, купленных для поездки в Италию, свежий и веселый, подходил к Лешиной лежанке и присаживался с краю. Алексей даже чувствовал, как прогибается под его тяжестью тощий матрас, ощущал тепло тела, запах знакомого одеколона…
«Здорово, старик! — Руки он не протягивал никогда, будто брезгуя. — Как живешь-можешь?..»
Завязывался ничего не значащий пустой разговор, содержания которого Мерзлин потом никак не мог вспомнить. Натужно улыбаясь шуткам друга, Алексей что-то отвечал, кажется, тоже шутил, а мозг сверлила мысль: «Нужно извиниться перед ним, рассказать все! Пусть рассердится, пусть даст по морде, но только простит!..»
Сердце начинало колотиться так, будто выдул за один присест десяток чашек кофе, кровь приливала к лицу… Леша ощупью искал руку друга, чтобы сжать ее, ощутить хоть на миг его живое тепло, пытаясь сложить в осмысленную фразу путающиеся мысли… А тот уже ускользал, таял, укоризненно качая головой…
Парень просыпался от собственного крика или от сердитого тычка соседа, грозящего в следующий раз портянку на морду кинуть, чтоб не блажил. И снова он ничего не сказал другу, не успел…
Тот же самый старичок, выслушав Мерзлина, когда измученный бессонными ночами тот готов был разбить голову о стену и облегчить душу хоть дегенеративному головорезу Матюше, знавшему, похоже, только два языка — матерный и язык жестов (очень болезненных жестов, между прочим), заявил:
— Покайся, болезный, покайся. Дружок твой, которого ты кинул, знать, ласты склеил или при смерти, раз является бесперечь… Нет его на этом свете то есть. Пока не облегчишь душу, каждую ночь к тебе ходить будет, пока с глузду не съедешь… Кайся.
— Кому покаяться-то, Федор Акимыч?
— Кому-кому… Батюшке надо бы.
— Где ж я его здесь возьму, батюшку?
— Да кому угодно кайся, мне-то что?..
— А вам?
— Мне нельзя, я не поп, чтобы тебе грехи отпускать. Сам грешен без меры.
— Тогда кому?
— Да хоть вон Матюше… Или следаку. Все одно…
Следователь встретил Мерзлина тепло, чуть ли не по-дружески.
— Что ж вы себя не любите так, гражданин Мерзлин? До Нового года, вон, всего ничего осталось… Поговорили бы по душам, кой-какие бумажки подписали и — на свободу с чистой совестью, к родителям, к девушке своей. Ее ведь вроде бы Таней зовут? Под подписку о невыезде, конечно… Пока.
Молодой, лет на десять старше преступника, следователь тараторил без умолку просто так, чтобы раскрутить подследственного хоть на какую-то откровенность. И это было бы прогрессом, так как на всех прошлых встречах тот молчал, как партизан на допросе. Сложный попался клиент, ох сложный… И «рука мохнатая» у него на воле немалая…
— Что вас интересует? — спросил вдруг парень, глядя в пол.
— Что нас интересует? — переспросил следователь, не веря, что молчун вроде бы разговорился. — Да хотя бы приблизительный объем вашего «урожая». По документам ведь проходят сущие крохи — миллионов семьсот пятьдесят, не больше…
Он намеренно завысил известные следствию суммы чуть ли не вдвое, чтобы посмотреть на реакцию, но ответ фигуранта его изумил:
— Что же так мало?
Следователь рефлекторно сглотнул:
— Конечно, мелочи! А сколько на самом деле, если не секрет?
— Двенадцать миллиардов, — просто и буднично, без малейшей театральщины, ответил парень, — шестьсот восемьдесят три миллиона долларов США…
* * *
— Это же черт знает что такое, а не речь! — распекал президент Эрчетт своего спичрайтера Колби, стоявшего перед ним с понурой головой, словно нерадивый ученик перед строгим учителем. — Обратись с такой речью к своим избирателям Джордж Буш в две тысячи четвертом — черта с два увидел бы он свое второе президентство!.. Это даже не мычание, а какое-то блеянье… Срочно переписать! Через два часа жду вас у себя.
— Но, сэр…
— Через полтора часа! Нет, через час!.. Что у вас?
— Понимаете, сэр… Мне никогда не приходилось писать речи для президента, собирающегося подать в отставку…
— Ха! Можно подумать, что вам вообще когда-нибудь приходилось писать для президента!.. Кроме меня, разумеется. Зайдите в Интернет и поищите там речь Никсона после Уотергейта… Хотя я и не одобрял тогда решение Ричарда, написана она что надо. Одно его знаменитое «о'ревуар» чего стоит!
— Но…
— Не волнуйтесь насчет авторских прав. Для меня законники сделают исключение. Не бессрочный кредит под нулевой процент же я выпрашиваю, в конце концов!
В дверь робко поскреблись.
— Войдите!
Вошел бледный как полотно помощник по национальной безопасности Сандерсон Двайер.
— Сэр, вас вызывает по правительственной связи губернатор Моусон!
— Что там еще не слава богу у него во Флориде? Неужели мексиканцы опять полезли!..
Президент взял трубку, почтительно поданную ему чиновником.
— Эрчетт на проводе. Нет, не дождешься… Чего там у тебя стряслось, Лэс?
Слегка искаженный помехами голос губернатора был хорошо слышен всем присутствующим, хотя они и делали вид, что абсолютно глухи.
— Ты будешь смеяться, Берт, но на рыбалку я к тебе уже не скоро выберусь… Между моим и бывшим твоим штатами снова тысячи миль!
— И только ради этого… — не понял сначала Эрчетт, голова которого была занята совсем другим, но тут же ахнул: — Ты хочешь сказать?..
— Да-да! Ты понял правильно! «Точка Зеро» снова развернулась. Мы снова великая держава, Берт! Поздравляю!
— Не может быть… И что там?
— Я пока ничего не видел — мне самому только что сообщили, но, говорят, что все вроде бы на месте… Я распорядился отправить эскадрилью истребителей на разведку. Алло, алло!.. Ты где?..
Президент осторожно положил кричащую трубку на стол и обвел повлажневшими глазами присутствующих:
— Господа! Я решил временно отменить свое решение об отставке. Думаю, что она произойдет естественным путем… Только что я получил известие…
* * *
Уильям не помнил, как он оказался за рулем автомобиля, как преодолел сплошное проволочное заграждение поперек дороги, вроде бы едва не убив сопливого часового, попытавшегося преградить ему дорогу, и очнулся только когда под колеса сплошной серой рекой потекла дорога, которой полгода не существовало в природе.
«Куда я еду? — мучил и мучил он себя вопросом. — Чтобы взглянуть на тот дом, где жил когда-то? Или на его развалины? Неужели я недостаточно страдал, и мне теперь нужно снова и снова бередить плохо зажившую рану?..»
Он ни на секунду не сомневался, что милой Энни уже давным-давно нет в живых. Разве можно уцелеть, проведя полгода внутри элементарной частицы? Но все равно его тянуло домой, словно магнитом.
Когда вдали показался знакомый до мельчайших деталей дом, большую часть которого он выстроил, выстругал, выгладил и, можно сказать, вынянчил своими руками, с виду целый и невредимый, мистеру Боркину только мощным усилием воли удалось не дать самому себе развернуть автомобиль на сто восемьдесят градусов и помчаться обратно. Наверное, действительно нужно взглянуть на могилу родного человека своими глазами, чтобы поверить неизбежному…
Последнюю сотню ярдов он плелся едва ли не шагом пешехода.
Совершенно целые, будто только что вымытые стекла окон, чистенькое крылечко, на котором ветер шевелит страницы сложенной газеты, ничуть не пожелтевшей от дождя и солнца… Нет, не может быть. Все это только чудится его больному воображению… Он читал про такое. Это называется «фантомом памяти» или как-то очень похоже… Стоит моргнуть, и на месте всего этого благополучия окажутся разрушенные стены, провалившаяся крыша… Скелет дома, скелет прошлой мирной жизни…
Уилл заглушил двигатель и все смотрел, смотрел, смотрел на дом, боясь оторваться от руля и подняться на родное до последнего скрипа крыльцо…
Даже когда в распахнувшейся двери показалась Энн, живая и невредимая Энн, точно такая же, как он ее оставил шесть месяцев назад, уезжая на ту проклятую рыбалку, Боркин не мог отвести глаз от шевелящей страницами, будто пытающейся взлететь, газеты…
— Уилл? Что случилось? — Мужчина вышел из ступора только тогда, когда миссис Боркин сбежала с крылечка и вцепилась в край опущенного бокового стекла. — Почему ты вернулся с полдороги? Авария?
— Энн… Ты…
— Что случилось? Не молчи! Почему ты так странно одет? Где ты взял эту колымагу? Ты разбил наш пикап? Ты не ранен?..
Мистер Боркин распахнул дверь и неуклюже облапил свою супругу, тут же забившуюся в его объятиях, словно пойманный воробышек. Слезы безостановочно текли по щекам…
— Отпусти сейчас же, медведь! Ты меня раздавишь! Что с тобой, в конце концов? Ты пьян?
— Энни, милая, как долго я тебя не видел…
— Долго? — наконец вырвалась из его рук супруга и покрутила пальцем возле виска. — Да тебя не было каких-то двадцать минут! Я даже индейку не успела поставить в духовку! Нет, ты определенно спятил!
