в течение многих лет верили мне; верили мне тогда, когда несколько недель тому назад произошли странные вещи, которых вы никак не могли понять. Доверьтесь мне еще ненадолго, Джон. Если вы мне не доверяете, придется сказать вам то, что я думаю, а это может плохо кончиться. Но если мне придется работать, когда мне не доверяет мой друг, я буду чувствовать себя одиноким, а это очень тяжело; между тем помощь и поддержка могут мне понадобиться!
Я взял его за руку и обещал помочь ему…
Когда он вышел, я оставил дверь открытой и видел, как он вошел в свою комнату и закрыл за собою дверь. Стоя неподвижно у двери, я увидел также, как одна из служанок прошла тихонько по коридору и вошла в комнату, где лежала Люси.
Увиденное тронуло меня. Преданность столь редка, и мы так признательны тем, кто проявляет ее сам в отношении людей, которых мы любим. И вот здесь, передо мной, бедная девушка, преодолев естественный ужас, который испытывают в присутствии смерти, пришла одна к смертному одру любимой госпожи, чтобы прах ее не чувствовал одиночества перед вечным упокоением…
Я, должно быть, долго и крепко спал, потому что было уже поздно, когда приход Ван Хелсинга разбудил меня. Он подошел к моей кровати и сказал мне:
— Можете не беспокоиться о ножах — мы этого не будем делать.
— Почему? — спросил я, так как его торжественность накануне ночью поразила меня.
— Потому что, — ответил он, — слишком поздно — или слишком рано. Взгляните, — он показал мне свой золотой крестик, — это было украдено ночью!
— Как украдено, — спросил я удивленно, — раз он теперь у вас?
— А так! Я отобрал его у недостойной служанки, укравшей его, у женщины, обкрадывавшей мертвых и живых. Она, конечно, будет достойно наказана, но не мной, так как не ведала, что творит, и, не ведая, она совершила лишь кражу. Теперь нам придется подождать.
И он ушел, задав мне новую загадку, снова перепутав все мои мысли.
День прошел тоскливо; вечером пришел стряпчий, м-р Маркан. Это был одаренный и самоуверенный господин; он взял на себя все наши мелкие заботы.
Во время завтрака он рассказал нам, что миссис Вестенра уже с некоторых пор ожидала смерти из-за болезни сердца и что поэтому она привела свои дела в полный порядок; далее он сообщил нам, что все состояние, за исключением имущества отца Люси, которое теперь, за отсутствием прямых наследников, перейдет к побочной фамильной линии, как движимое, так и недвижимое, завещано Артуру Холмвуду.
Сообщив нам столь многое, он продолжал:
— Откровенно говоря, мы сделали все, что было в наших силах, чтобы воспрепятствовать такому завещательному распоряжению, и указали некоторые непредвиденные обстоятельства, которые могут либо оставить ее дочь вообще без средств, либо ограничить свободу ее действий согласно брачному контракту. И действительно, мы настаивали столь упорно, что почти разразился конфликт, а миссис Вестенра спросила, готовы ли мы исполнить ее желание. Естественно, у нас не было иного выхода, и мы смирились. Мы были, в принципе, правы и в девяноста девяти случаях из ста смогли бы, по логике событий, доказать справедливость нашего заключения.
Однако, сказать по чести, следует признать, что в этом случае любая другая форма распоряжения сделала бы невозможным выполнение ее пожеланий. В случае если бы она скончалась раньше дочери, последняя вступала бы во владение собственностью, и, даже переживи она свою мать на пять минут, ее достояние, в случае отсутствия завещания (а завещание в таком случае было бы практически невозможным), рассматривалось бы после ее кончины как оставшееся без распоряжений. В таком случае лорд Годалминг, при всей моей к нему приязни, не смог бы ни на что претендовать. А наследники не оказались бы обойденными в правах, по сентиментальным причинам переданных чужому. Уверяю вас, мои дорогие, я обрадован результатом, истинно обрадован.
Он был добрым малым, но его радость по поводу небольшой подробности (в которой он был официально заинтересован) огромной трагедии являла собой наглядный урок, сколь ограниченно сочувственное понимание.
Он не остался надолго, а предупредил, что заглянет попозже, днем, чтобы повидать лорда Годалминга. Приход его тем не менее был некоторой поддержкой для нас, так как он уверил нас (укрепил нас в мысли), что не все наши действия будут встречаться в штыки. Артура ожидали к пяти часам, так что до тех пор мы свободно могли успеть сходить в покойницкую. В данном случае комната вполне оправдывала свое назначение, так как там лежали теперь и мать, и дочь.
Агент похоронной фирмы, верный своему ремеслу, устроил все самым наилучшим образом, и дух смерти, казалось, витал над этим местом. Наше настроение совсем испортилось. Ван Хелсинг приказал оставить все как было, объяснив, что прибывающему вскоре лорду Годалмингу было бы менее мучительно видеть совершенно нетронутым все, что осталось от его fiancé[14]. Агент, казалось, был шокирован собственным тупоумием и лез из кожи, стараясь расставить вещи в том порядке, в котором мы оставили их предыдущей ночью, так что приехавший Артур был избавлен от удара, чего мы и добивались.
Бедный Артур! Он был невероятно грустен и, казалось, впал в отчаяние; даже его удивительное мужество будто исчезло после столь тяжких переживаний. Он, я знаю, был искренне предан своему отцу, и утратить отца, да еще в такое время, было для него тяжелым ударом. Со мной он был, как всегда, очень сердечен, а с Ван Хелсингом изысканно любезен; мне было тяжело видеть, как он страдает. Профессор это также заметил и сделал мне знак, чтобы я повел его наверх. Я так и сделал и оставил его у дверей комнаты, так как чувствовал, что ему хотелось побыть с нею наедине, но он взял меня под руку, повел в комнату и сипло проговорил:
— Вы также любили ее, мой старый друг, она мне все рассказала, и у нее не было лучшего друга, чем вы. Я не знаю, как мне благодарить вас за все, что вы сделали для нее, даже не могу и придумать…
Тут силы ему изменили, он обнял меня, опустил голову на мое плечо и заплакал:
— О, Джон! Джон! Что мне делать? Мне кажется, жизнь потеряла смысл и жить больше незачем!
Я утешил его как мог. В таких случаях мужчины мало нуждаются в словах. Пожатие руки, объятие, совместные тихие слезы — вот выражения чувства, дорогие мужчине. Я тихо стоял и ждал, пока он овладеет собой и перестанет плакать, затем ласково сказал ему:
— Пойдем посмотрим на нее.
