class="p1">Мы вместе подошли к кровати, и я поднял покрывало с ее лица. Господи! Как она была хороша! С каждым часом, казалось, ее красота расцветала. Это пугало и поражало меня. Что же касается Артура, он дрожал, как в лихорадке, и сомнение закралось в его душу. Наконец после долгого молчания он тихим шепотом произнес:
— Джон, она действительно умерла?
Я с грустью сказал ему, что это так, и продолжал убеждать его, так как находил, что необходимо развеять эти ужасные сомнения. Я объяснил ему довольно частое явление, когда после смерти лица становятся мягче и даже расцветают своеобразной красотой; так бывает особенно тогда, когда смерти предшествовали сильная боль или продолжительные страдания. Это, казалось, развеяло все сомнения, и, постояв недолго на коленях перед гробом, Артур посмотрел на нее долгим любящим взглядом и отошел. Затем я сказал ему, что надо проститься с ней, так как нужно начать приготовления к похоронам; он снова вернулся, взял ее мертвую руку и поцеловал ее, затем наклонился и поцеловал ее в лоб. Уходя, он поглядел на нее так же долго и проницательно, как и тогда, когда пришел.
Я оставил его в гостиной и сказал Ван Хелсингу, что Артур уже простился с ней; Ван Хелсинг пошел в кухню сказать агенту, чтобы тот поспешил с приготовлениями. Когда Артур вышел из комнаты, я сказал Ван Хелсингу, о чем Артур меня спрашивал, и он ответил:
— Ничего удивительного — я только что сам в этом усомнился.
Мы обедали все вместе, и я заметил, что бедный Артур страшно волновался. Ван Хелсинг все время молчал: он заговорил лишь тогда, когда мы закурили сигары.
— Лорд, — начал он, но Артур перебил его:
— Нет, нет, только не так, ради Бога! Во всяком случае — не теперь. Простите, сэр, я не хотел обидеть вас, но я не могу слышать этот титул, моя рана еще слишком свежа.
Профессор очень ласково ответил ему:
— Я назвал вас так только потому, что колебался, как обратиться к вам. Я не могу называть вас мистером, я полюбил вас — да, мой дорогой мальчик, я полюбил вас как Артура.
Артур протянул руку и горячо пожал руку старика.
— Называйте меня как хотите, — сказал он. — Я надеюсь, что с гордостью буду носить звание вашего друга; позвольте мне сказать вам: я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою благодарность за все, что вы сделали для моей бедной, дорогой Люси. Если я был резок или недоволен — помните, тогда, когда вы так странно поступили, — то прошу меня простить.
Профессор ласково ответил ему:
— Я знаю, как вам трудно было тогда вполне довериться мне, ведь, чтобы поверить в необходимость такого поведения, необходимо понимание; по-моему, даже и теперь вы не вполне мне верите, да и не можете верить, так как пока не понимаете, в чем дело. Но время придет, когда вы вполне доверитесь, и, когда вам все станет ясно, тогда вы будете благодарить меня и за себя, за других, и за нее, за ту, которую я поклялся защищать.
— Да, конечно, сэр, — горячо заговорил Артур, — я во всем доверюсь вам. Я знаю и верю, что у вас благородная душа, вы ведь друг Джона и были ее другом. Делайте все, что хотите!
— Мне хотелось бы задать вам кое-какие вопросы.
— Пожалуйста.
— Вам известно, что миссис Вестенра оставила вам все свое состояние?
— Нет. Я никогда об этом не думал.
— Так как теперь все принадлежит вам, то вы имеете право располагать всем по своему усмотрению. Мне хочется, чтобы вы разрешили мне прочесть бумаги и письма Люси. Поверьте, это не праздное любопытство. И поверьте, что у меня имеются на это очень важные причины. Вот все бумаги. Я взял их прежде, чем мне стало известно, что все это ваше, для того чтобы чужие взоры не проникли в ее душу. Я их приберегу, если вы ничего не имеете против; я даже вам не хотел бы их показывать, я буду их хорошенько беречь. Ни одно слово не пропадет, а когда настанет время, я их вам верну. Я прошу у вас почти невозможного, но вы это сделаете. Ведь правда? Ради Люси.
— Делайте все, что хотите, доктор. Я чувствую, что, отвечая так, я исполняю желание Люси. Я не стану вас тревожить вопросами, пока не настанет время.
— И будете правы, — ответил профессор. — Нам всем предстоит еще пережить немало горя. Не следует падать духом, не надо быть эгоистичным, нас зовет долг, и все кончится благополучно!
В эту ночь я спал на диване в комнате Артура. Ван Хелсинг совсем не ложился. Он ходил взад и вперед, точно карауля дом, и все время следил за комнатой, где Люси лежала в гробу, осыпанная белыми цветами чеснока, запах которых смешивался в ночном воздухе с ароматом роз и лилий.
ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
22 СЕНТЯБРЯ. В поезде по дороге в Эксетер. Джонатан спит.
Кажется, только вчера был сделан последний шаг, но как много лежит между «тогда» — в Уитби, весь мир предо мной, Джонатана нет, и нет новостей от него, — и «сейчас» — замужество, Джонатан — стряпчий, супруг, богач, хозяин собственного дела. М-р Хокинс мертв и похоронен, и — новый удар, выпавший на долю Джонатана, столь болезненный для него. Однажды он может задать мне вопрос об этом. Пусть это исчезнет. Я небрежна в своих стенографических записях — что делает с нами неожиданное богатство! — так что стоило бы вновь освежить все это…
Похороны были очень простые, но все было торжественно. За гробом шли мы, прислуга, пара друзей из Эксетера, лондонский агент и один господин, заместитель сэра Джона Пакстона, президента Общества юристов. Джонатан и я стояли рука об руку и чувствовали, что потеряли дорогого и близкого человека. Мы медленно вернулись в город, доехав автобусом до Гайд-парка. Джонатан думал, что мне будет интересно прогуляться в Роу, поэтому мы присели на скамью, однако было очень малолюдно и грустно, и одиноко стояли многочисленные пустые скамьи. Это напомнило нам пустое кресло дома; мы встали и ушли. Затем шли по Пиккадилли пешком. Джонатан держал меня под руку, как в былые времена, до того как я поступила в школу. Я чувствовала себя очень неловко, так как не могли пройти даром годы преподавания этикета и правил поведения — они и на меня наложили отпечаток чопорности, — но рядом был Джонатан, мой муж, и мы не знали никого из тех, кто мог нас видеть, и нам было
