Увлеклась Добронрава и не заметила, что Савва стоит позади, с неё глаз не сводит и мысленно удивляется. Мог ли думать он, что та босоногая девчонка в вылинявшем от времени сарафане с ухваткой мальчишки вдруг незаметно превратится в красавицу, жену князя.
— Поздорову ли живёшь, княгиня? — наконец оторвался Савва.
Добронрава вздрогнула, обернулась, обрадовалась встрече.
— Что давно не объявлялся? Либо в отъезде был?
— Не случалось. Но вскоре в Киев намереваюсь плыть. Привезти ль чего?
— Да о чём же просить тя?
Выбравшись из торговых рядов, они вышли на улицу, мощённую невесть когда, ещё в незапамятные времена, каменными плитами. Меж ними упрямо пробивалась зелёная трава.
— Сила какая, — покачал головой Савва. — Ни щёлочки нет, а гляди ж ты.
Добронрава посмотрела на него внимательно, сказала С грустью:
— Как тебя вижу, Бажена вспоминаю.
Савва промолчал. Да и что ответить Добронраве? Разве не то же самое думает он, когда видит её…
Они миновали хоромы тысяцкого Романа. За ними потянулось подворье тиуна Димитрия. За высоким сплошным забором метались псы. Воротний мужик с тяжёлой дубинкой, сморённый жарой, зевал сонно. Добронрава проговорила:
— Беспокойный ты, Савва, непоседливый. Давно ли в Корсунь плавал, теперь вот в Киев собираешься.
Савва развёл руками:
— Наше дело гостевое. Кому-то и торг вести надобно.
Повстречался Обадий. Прошёл медленно, опираясь на суковатую палку, сделав вид, что не заметил Саввы с княгиней.
— Обиду таит старшина хазарских гостей, — усмехнулся Савва. — А напрасно, велика вина за ним.
— На той неделе был он у Мстислава, — сказала Добронрава.
Но Савва не удивился:
— Слышал о том. Просил, сказывают, у князя дозволенья торг в Константинополе вести. Не отказал Мстислав. Знать, не помнит зла.
— Мстислав справедлив, — ответила Добронрава.
Савва хотел спросить её, счастлива ли она, довольна ли своей судьбой, но язык вымолвил иное:
— Люба ты мне, Добронрава, ох как люба…
Сказал и смолк растерянно. Добронрава остановилась, брови вскинулись недоумённо:
— Как можешь ты, Савва, такие речи вести? Иль запамятовал, что я княжья жена? Да и к чему говорить о том, чего не воротишь.
Добронрава попрощалась, оставив Савву наедине со своими мыслями. Долго стоял он задумавшись. Может, вспомнил, как давно, возвратившись из Константинополя, на подворье у Давида повстречал Бажена и тот звал его заходить к ним почаще. Кто знает, была бы Добронрава нынче не Мстиславовой женой, а его, Саввы?
В незапамятные времена здесь плескалось море. Оно нехотя отступало, и, как шапки сказочных великанов, обнажались острова. Под толщей воды великаны грозно расправляли плечи. Земля поднялась, и острова соединились в полуостров. Но море оставило следы, обильно разбросав на всём полуострове лиманы и озера. В паводок бурная река, устремляясь с гор, сбрасывает в них лишние воды.
Проходили века, и полуостров буйно укрыли травы, а лиманы и озера поросли сочным камышом и кугой. Богата земля тмутороканская зверем и птицей, а воды рыбой. Крепко сидит на своём столе князь Мстислав, зорко наблюдает дальний рубеж Киевской Руси.
В воскресенье пополудни в большой гридне, устланной восточными коврами, увешанной по стенам дорогим оружием, Мстислав принимал херсонесского катапана Клавдия. Душно. В ожидании князя и катапана томились бояре. На скамье в углу, отвалившись к стене, дремал посадник Аверкий. Приехал некстати из Корчева, в пору бы и в обратный путь, да Мстислав велел задержаться. А с утра поесть сытно не удалось. Только и того, что перекусил у тысяцкого Романа. Съел кусок холодной грудинки да гуску, зажаренную в сметане, с пирогом. С утра до полудня время для боярина Аверкия длинное, успел проголодаться. В думах о еде не учуял, как и захрапел.
Неподалёку от Аверкия тиун Димитрий с тысяцким Романом. Пощипывая седые усы, тысяцкий спросил:
— По своей ли воле либо указу базилевса приплыл Клавдий?
— Должно, не по велению Василия, — ответил ему Димитрий.
Поодаль, погрузившись в свои мысли, в одиночестве стоит воевода Ян. Толкутся бояре в гридне, шумят, на вошедшего князя не обращают внимания. Мстислав остановился посреди гридни, окликнул Димитрия:
— Вели столы накрывать, попотчуем катапана по нашему обычаю.
Димитрий заторопился, а Мстислав уже обратился к Усмошвецу:
— Слыхал ли? Сказывает катапан Клавдий, что князь Редедя на нас зло держит, что мы его касогов в дружину принимаем?
— Они к нам по своей воле идут, — пожал плечами Ян, — и у касожского князя напрасная обида.
В дверях появился княжий пристав, объявил о приходе херсонесского катапана. Разговоры стихли. Бесшумно ступая по коврам, в гридню вошёл маленький седой старик в дорогом кафтане, лёгких сафьяновых башмачках, расшитых узорами. Зоркие глазки пробежали по толпе бояр, обнаружили князя, и старик отвесил лёгкий поклон.
Тысяцкий Роман толкнул посадника Аверкия, шепнул в самое ухо:
— Очнись, боярин, да уйми храп.
Аверкий вскинул голову, ошалело хватился:
— Ась?
— Катапан-то в гридне, почто вскрикиваешь? — прошептал Димитрий.
Аверкий не успел больше и рта раскрыть, как раздался негромкий дребезжащий голосок Клавдия:
— Гостем я к тебе приплыл, князь Мстислав, — катапан говорил по-русски без толмача. — Прими дар от меня.
Он взял из рук вошедшего грека лёгкий меч. Ножны и рукоять отделаны золотом и чернью, украшены драгоценными камнями.
Мстислав выступил вперёд, принял оружие и тут же передал воеводе Яну, сказав:
— Русь гостям завсегда рада, катапан Корсуни, и по обычаям нашим мы гостей за столом потчуем.
Указав широким жестом на дверь, что вела в трапезную, Мстислав пошёл рядом с Клавдием. Следом повалили бояре.
За столом умащивались с шумом. Катапана усадили рядом с Мстиславом. Отроки в атласных рубахах, молодцы как на подбор, мигом наполнили хмельным мёдом серебряные кубки, окованные золотом турьи рога. Мстислав поднялся, сделал знак, и все стихли.
— Сей первый кубок мы пьём за брата старшего, базилевса Василия. Пусть недруги наши помнят, что император ромеев в родстве с нами.
Всё выпили, и снова трапезная наполнилась шумом. Отроки метались между рядами столов с большими подносами, уставленными снедью, держа над головой кувшины, наполненные вином и мёдом.
Аверкий сказал вполголоса Роману:
— А дары-то князю малые привёз.
Тот согласно кивнул, поддакнул:
— Скупец.
В трапезной висела густая пелена пара, резко пахло жареным мясом и восточными специями.
Опорожнив второй кубок, Клавдий наклонился к Мстиславу, проронил как бы невзначай:
— Херсонесские гости, что торг ведут с Тмутороканью, сказывают, что ты, князь, велишь брать с них пошлину.
Мстислав насторожился. Клавдий, будто не замечая, продолжал:
— И ещё без гривен прокорма не велишь давать.
— Речь твоя непонятна мне, катапан, — прервал его Мстислав. — Иль есть меж нами грамота, чтоб торг вели мы без мыта?
Клавдий мелко засмеялся, потом, протерев глаза, сказал:
— Не о грамоте сказываю, а просьбу передаю тебе от гостей херсонесских.
Мстислав ответил с усмешкой:
— А ты, катапан, дозволишь нашим гостям без мыта торг вести в Херсонесе и будешь ли месячные давать русским купцам?
Клавдий не растерялся, сказал, будто сокрушаясь:
— Не моя вина в том, а базилевса.
— Ну коли так, о чём же речь. Даст базилевс грамоту гостям, то мы с его торговых людей мыта брать не станем и месячное на прожитье выдавать почнём.
На лицо катапана набежала тень неудовольствия и тут же исчезла. Клавдий снова кротко улыбнулся. За гомоном бояре не поняли, о чём переговаривались князь с херсонесским катапаном. Только Димитрий, сидевший По левую руку от Мстислава, слышал всё. Молча, поманив пальцем отрока, шепнул ему:
— Налей греку вина наихмелее, да не мешкай. А выпьет, ещё подбавь.
Исполнявшись, Димитрий постучал кубком о стол:
— Изопьём, бояре, до дна за здравие гостя, катапана корсунского.
Мстислав разгадал хитрость тиуна, спрятал улыбку в бороде. Подумал: «Умён боярин Димитрий».
Клавдий в душе ликовал, стрела, пущенная им, попала в цель. Этим разговором ему удалось отвести мысли Мстислава и бояр от истинной цели приезда. А прибыл он в Тмуторокань по повелению препозита Михаила. Писал тот Клавдию, что базилевс Василий желает знать, не собирается ли князь Мстислав, поразив хазар, обратить оружие против Византии. От Корчева до Херсона через Сурож рукой подать.
Оттрапезовав, Мстислав вышел во двор. Над Тмутороканью сгущались сумерки. Дальние белёсые облака окрасились в багряный цвет. По верхушкам деревьев, по крышам теремов солнце разбрасывало последние лучи. Тихо, спокойно в крепости, и только снизу, от пристани, доносились разноязыкие выкрики чужеземных моряков.
