на свете никого нет. Журема горевала, что ее Руфино не остался на фазенде, а ушел в Кеймадас, стал проводником – проклятое ремесло, никогда дома не бывал. А еще сильнее горевала она о том, что так и не смогла зачать. За что покарал ее бог бесплодием? «Кто ж знает? – отвечал обыкновенно Карлик. – Пути господни неисповедимы».
Через несколько дней дорога привела их в Ипупиару, а там как раз перед их появлением стряслась беда: один тамошний житель в припадке безумия убил своих детей, а потом и сам зарезался. Хоронили безвинно убиенных детей; представление дать было нельзя – назначили на следующий вечер. Городок был совсем маленький, но зато местная лавка снабжала провизией всю округу.
А утром появились капанги. Они приехали верхами, и дробный частый стук копыт разбудил Бородатую, она на четвереньках выползла из-под навеса. Отовсюду выглядывали удивленные жители городка. Бородатая увидела шестерых вооруженных всадников и сразу поняла, что это не разбойники и не стражники – и одеты не так, и на крупе у лошадей ясно можно было различить одно и то же тавро. Тот, кто ехал впереди – весь с ног до головы в коже, – спешился и пошел прямо к Бородатой. Журема приподнялась. Бородатая увидела, что она вся дрожит и не в себе: вот-вот закричит. «Это твой муж?» – спросила она. «Это Каифа», – отвечала та. «Убивать приехал?» – допытывалась Бородатая. Но Журема, не отвечая, вылезла из-под парусины, выпрямилась и пошла к нему навстречу. Тот остановился, поджидая ее. Сердце у Бородатой так и заколотилось: она ждала, что человек в кожаной одежде – он был смуглый, тощий, с холодными глазами – ударит Журему, начнет избивать, а может быть, пырнет ножом, потом подойдет и прикончит рыжего – тот как раз пошевелился в телеге. Но он не ударил ее, напротив, очень вежливо и почтительно снял шляпу и поклонился. Пятеро его спутников, не слезая с седел, наблюдали за этой беседой, хотя, как и Бородатая, видели только, как шевелятся губы: ни звука до них не доносилось. О чем они говорили? Карлик и Дурачок тоже проснулись и наблюдали. В эту минуту Журема повернулась и показала на телегу, где лежал раненый.
Человек в коже пошел за нею следом, заглянул под навес, и Бородатая увидела, что он равнодушно рассматривает чужестранца, который во сне или в бреду нес свою околесицу, разговаривая с одолевавшими его видениями. У приехавшего был спокойный взгляд человека, умеющего убивать, – точно так глядел на белый свет бандит Педран, который сначала одолел, а потом зарезал Цыгана. Журема, побледнев, ждала. Наконец он обернулся к ней и что-то сказал, Журема кивнула, и капанга подозвал своих. Они спрыгнули с коней. Журема попросила у Бородатой ножницы. Та успела ей шепнуть: «Не убьют?» Журема качнула головой – не убьют. Нашли ножницы покойной Дадивы, и Журема влезла в телегу. Капанги, ведя лошадей под уздцы, направились к лавке. Бородатая, набравшись храбрости, подошла поближе посмотреть, что делает Журема, за нею приковылял Карлик, а за Карликом – Дурачок.
Журема, опустившись на колени перед распростертым телом – телега была узкая, вдвоем еле поместишься, – наголо состригла рыжие волосы чужестранца: одной рукой приподнимала крутые огненные завитки, а другой – отхватывала; волосы скрипели под лезвиями. Черный сюртук Галилео Галля был во многих местах порван, выпачкан засохшей кровью, пылью и птичьим пометом. Шотландец лежал на спине, посреди разноцветного циркового тряпья, ящиков, коробок, обручей, баночек с самодельным гримом, картонных колпаков с нашитыми звездами и полумесяцами. Глаза его были закрыты, в отросшей бороде тоже запеклась кровь; сапоги с него стащили, и из рваных носков выглядывали длинные, неестественно белые пальцы с грязными ногтями. Рана на шее была прикрыта повязкой. Дурачок засмеялся. Бородатая толкнула его локтем, но он, худой, с бабьим лицом без всяких признаков растительности, с закатившимися глазами, с открытым ртом и повисшей на губах ниточкой слюны, продолжал корчиться от хохота. Журема не обращала на него внимания— зато внезапно открыл глаза чужестранец. На лице его мелькнуло удивление, страдание, ужас – он не понимал, чего от него хотят, но приподняться сил не хватило: он только пошевелился, и циркачи снова услышали загадочные – звуки чужого языка.
Стрижка заняла у Журемы довольно много времени: капанги успели посидеть в таверне, выслушать историю о детоубийстве, а потом еще отправиться на кладбище и там совершить святотатство, приведшее в ужас и недоумение всех жителей Ипупиары: они откопали гроб с телом детоубийцы и взгромоздили его на лошадь. Теперь они стояли в нескольких шагах от телеги и ждали. Когда голова Галля была неровно обстрижена и стала точно подсолнух, Дурачок снова покатился со смеху. Журема подобрала с подола своего платья пряди волос, связала их в пучок, перетянув бечевкой – для этого ей пришлось распустить свои косы. Бородатая видела, как она обшарила карманы его сюртука и достала кошелек – Журема еще раньше говорила циркачам, что, если нужно, у него есть деньги. Потом, держа в одной руке пучок волос, а в другой кошелек, она спрыгнула с телеги и направилась к капангам.
Человек в коже пошел ей навстречу, взял у нее состриженные волосы Галля и, не поглядев толком, спрятал в заседельную суму. В глазах его застыло выражение угрозы, хоть и обращался он к Журеме с церемонной вежливостью, что, впрочем, не мешало ему ковырять в зубах указательным пальцем. Теперь они стояли так близко, что Бородатая могла слышать, о чем они говорили.
– Вот, нашла у него в кармане, – сказала Журема, протягивая кошелек.
Но Каифа не взял его.
– Не имею права, – ответил он и взмахнул рукой, словно отшвыривая что-то. – Это тоже дело Руфино.
Журема не стала ему перечить, спрятала кошелек в складках своей юбки. Бородатая подумала, что теперь она уйдет, но Журема, заглянув Каифе в глаза, мягко спросила:
– А если Руфино убили?
Каифа на мгновение задумался – даже перестал моргать.
– Если Руфино убили, найдется кому защитить его честь, – услышала Бородатая, и ей показалось, что это Карлик рассказывает одну из своих историй о принцах и рыцарях. – Родственнику или другу. Могу и я смыть это пятно, если надо будет.
– А что, если хозяин узнает?
– Хозяин – это всего лишь хозяин, – твердо отвечал Каифа. – Руфино значит для меня больше, чем хозяин. Он хотел, чтобы чужак умер – вот он и умирает. Не все ли равно, от чего – от ран или от руки Руфино. Ложь станет правдой; эти волосы – с головы трупа.
Он отодвинул Журему плечом и взялся за
