Около полудня «эмочка» с сидевшими в ней Артемьевым, молчаливым Даниловым и двумя еще более молчаливыми, чем их начальник, бойцами-пограничниками обогнула Баин-Цаганское плоскогорье.
Помеченная на карте пунктиром, хорошо накатанная степная Дорога, по которой они ехали, шла на север и километров через пятнадцать обрывалась у озера Буир-Нур, того самого, чье название фигурировало в первых сообщениях ТАСС о конфликте. Там, где пунктир упирался в берег озера, на карте стоял маленький значок и надпись: «Монголрыба».
– По нашим штабным документам знаю, что там есть три глинобитные постройки, можно роту разместить, а что это за «Монголрыба», не знаю, – глядя на карту через плечо Данилова, сказал Артемьев.
– До начала конфликта тут были наши, на паритетных началах с монголами, рыбные промыслы, а теперь – только монгольская погранзастава, – ответил Данилов. – Нам как раз туда, но надо сначала заехать в штаб дивизии. Смотри, – обратился он к шоферу, – поворота не пропусти.
Но пропустить поворот оказалось невозможным. Еще через километр поперек дороги стоял связной броневичок; двое людей лежавших рядом на траве, вскочили и замахали руками. Потом один из них, в кавалерийской монгольской фуражке, подошел к «эмке».
– От полковника Шмелева? – спросил монгол, с трудом выговаривая русские слова. – Штаб дивизии?
– Да, – сказал Данилов.
– Штаб не надо, – отрывисто сказал монгол. – Нахор Шагдар. Цирики. [Солдаты (монг.).] Твои лошади. «Монголрыба»!
Он показал пальцем на север:
– Там ждет! Ваш штаб – наш штаб телефон был.
Монгол для ясности сделал легкое вращательное движение рукой, потом приложил руку к козырьку, влез в свой броневичок, и тот запылил по дороге на север, приглашая «эмку» следовать за собой.
– Четкий народ, – сказал Данилов. – Нам «маяка» выслали, а люди и кони уже на «Монголрыбе».
Он замолчал и вернулся к этой теме только через десять километров, которые они сделали по пятам за немилосердно пылившим броневичком.
– И там долго не задержимся, увидите. Лошади уже покормлены, и баран в казане.
Наконец впереди показалось озеро Буир-Нур. Броневичок затормозил и стал разворачиваться.
Монгол открыл железную дверцу, приложил руку к козырьку фуражки, снова захлопнул дверцу, и броневичок, пыля, покатил в обратном направлении. «Эмка» проехала еще двести метров и остановилась у низких, беленых, как украинские хаты, бараков «Монголрыбы».
Рядом с бараками было вкопано в землю несколько длинных столов, наверное служивших раньше для разделки рыбы, а поодаль стоял турник, на котором крутил «солнце» какой-то человек, соскочивший на землю при виде машины. На берегу озера был разложен костер; над ним на сошках висел казан. Возле костра сидели двое военных, они обернулись и встали.
– Вот вам и казан, – сказал Данилов, вылезая из машины.
– Здравствуйте, товарищ Данилов! Рад вас снова увидеть, – навстречу Данилову и Артемьеву, говорил по-русски молодой монгол с капитанскими значками на петлицах.
– Шагдар, – протянул он руку Артемьеву. – Мы с вами незнакомы, но вы встретите здесь знакомого.
Не поняв, кого имел в виду Шагдар, Артемьев с недоумением дожал руку второму монголу, начальнику погранзаставы, и вдруг узнал человека, который до этого крутил «солнце» на турнике, а сейчас быстрыми шагами приближался к ним. Это был Санаев, отпустивший короткую, черную как смоль бородку.
– Узнал, что к нам едет Артемьев, и думаю, неужели тот самый? Сел на коня…
Не договорив, он привстал на носки и обнялся с Артемьевым.
– Здравствуй, бородач, – сказал Артемьев, – рад тебя видеть. Ты это что, для солидности? – показал он на бороду.
– Сначала с тоски. – Санаев оглянулся, но монголы вместе с Даниловым уже отошли к костру. – Затосковал у монголов, пока бои не начались. Все-таки один русский человек на всю дивизию, да и то осетин, – улыбнулся Санаев. – Тоска прошла, а борода осталась.
– Я, между прочим, краем уха слышал, что ты здесь, у монголов.
– Так что ж ты, штабная крыса, знал и не приехал к товарищу? Катаетесь там на своей Хамардабе как сыр в масле!
– Да уж, действительно, катаемся!
Они присели рядом на подножку машины, и Артемьев стал в юмористическом тоне рассказывать Санаеву о многотрудной службе под началом у скрипучего Постникова.
– А вообще-то у нас внизу, в войсках, сложилось мнение, что он сильный начальник оперативного отдела, – сказал Санаев.
– Ну, а ты-то, ты-то как? – спросил Артемьев. – Прежде всего, как монголы воюют? По нашим сводкам – не худо. А как по твоим наблюдениям?
– Немножко больше, чем нужно, отчаянности. Немножко меньше, чем нужно, выдержки…
– Национальный характер?
– Нет. Молодость. Молодая еще армия.
– Было донесение, что у вас тут один эскадрон ходил в атаку в конном строю. Как, исполнилась твоя мечта, ходил?
– Ходил, – поморщился Санаев. – Сначала порубили шашками японскую полуроту на марше, а потом один, – он сердито подчеркнул это слово, подняв палец, – один японский пулеметчик срубил у нас двадцать всадников. К огорчению кавалеристов, – Санаев хлопнул себя по шашке, – увы, отживающая форма боя.
В особенности на плотном фронте и против серьезной пехоты. Отслужу здесь – и попрошусь в мехкорпус. Пересяду с коня на броню.
– Серьезно? – Артемьев знал Санаева как заядлого кавалериста.
– Как нельзя более. С японцами еще повоюю на коне, а с немцами – уже на броне.
– Это что? Высказывание в связи с договором о ненападении?
– Да, – сказал Санаев. – Но прошу учесть, что я тут по долгу службы мыслитель-одиночка, среди меня разъяснительной работы еще не проводили. Пойдем, нас ждут.
Они подошли к костру. Казан был уже снят, и вокруг него на траве сидели Шагдар, начальник погранзаставы. Данилов и двое пограничников.
– Садитесь, – сказал Шагдар, отодвигаясь и освобождая около себя место для Артемьева, – будем баранину кушать.
Артемьев и Санаев сели. Начальник погранзаставы стал черпаком вытаскивать из казана большие куски баранины и раскладывать их по алюминиевым мискам.
– Супу налей, – сказал Шагдар, – хороший бараний суп.
Начальник погранзаставы добавил в каждую миску полчерпака супу.
Рядом с казаном на траве стояли: миска с крупной солью, другая – с толченым красным перцем и большая, запотевшая на солнце бутыль воды.
Артемьев положил в суп пол-ложки перцу, нарезал баранину, посыпал все это щепотью соли и с жадностью сильно проголодавшегося человека принялся хлебать перепорченный, дравший горло суп.
– Замечательная буир-нурская вода, – берясь за бутыль, сказал Шагдар, – как нарзан. Кому налить?
Вола окапалась действительно вкусной, а главное – ледяной.
– Неужели озеро всегда такое холодное? – спросил Артемьев.
– Всегда, – сказал Шагдар. – Я здесь родился, в этом аймаке. Всегда холодное. Красивое озеро, – как чаша! Да?
И он сделал округлый жест хозяина. У самого берега на воде покачивался выводок уток.
– Наверное, тут охота хорошая, – сказал Артемьев.
– А, что это за охота! – махнул рукой Данилов. – Можно гуся колесами переехать. Вы своих цириков покормили? – спросил он, вставая.
– Раньше покормили, – ответил Шагдар.
– Тогда – подъем! Где наши кони?
– Сейчас. – Шагдар поднял руку и отрывисто крикнул что-то по-монгольски двум поднявшимся из-за кустов цирикам.
– А я своего коня с коноводом в развалинах оставил, – сказал Санаев, обращаясь к Артемьеву. – Пойдем проводи, мне ехать надо. Пока коней приведут – успеешь.
Козырнув на прощанье Данилову и Шагдару, Санаев пошел своей небрежной кавалерийской походочкой к белым баракам «Монголрыбы».
– Японцев будете ловить? – спросил он Артемьева.
– Да. А ты откуда знаешь?
– Командир дивизии при мне по телефону Шагдара вызывал. Не завидую! Тут человека найти – все равно что иголку в сене.
– Степь да степь кругом! Кроме коня, не к чему и прислониться.
Они обошли «Монголрыбу» и оказались около того, что Санаев называл развалинами. Это был большой, огороженный толстой каменной стеной, квадратный двор. В глубине виднелись остатки пологой каменной лестницы. По сторонам ее возвышались два изъеденных временем постамента с обломанными по пояс, грузными каменными фигурами. Места изломов были так гладко зализаны ветром, что казалось – фигуры никогда не были целыми.
