Шагдар встал и сердито затоптал сапогом последние тлевшие угольки.
– Будем спать?
На рассвете следующего дня, едва отряд успел разъехался в разные стороны – Данилов влево, а Артемьев с Шагдаром вправо, – случилось то, что начинало казаться несбыточным.
Артемьев, приложив к глазам бинокль, точно так же, как сотни раз до этого, посмотрел вдаль, в сторону границы. В стеклах бинокля очень далеко, на самом горизонте, чернело несколько точек.
Солнце еще только пробивалось сквозь затянутую пеленой даль. Артемьев привстал на стременах и снова вгляделся в маленькие точки на горизонте, боясь, что это обман зрения. Но точки на горизонте не исчезали.
Артемьев тихо, словно их могли услышать, окликнул Шагдара.
Шагдар подъехал к нему, тоже привстал на стременах и приложил к глазам бинокль.
– Шесть человек и маленький табун.
– Что вы думаете?
– Японцы. Пять утра. До границы двадцать километров. Переходили в самое темное время. Едут цепью. Так монгольская семья не едет. Табун посередине, Плохая маскировка. Надо сообщить Данилову, чтобы он объезжал их слева.
Артемьев кивнул.
Шагдар подозвал к себе одного из цириков, тот поскакал к Данилову.
– Что будем делать? – спросил Артемьев. – Они нас, наверно, тоже заметили.
– Нет, там солнце, – Шагдар показал в сторону горизонта, – светло, мы их видим. А здесь еще темно, мгла. Минут десять еще нас видеть не будут.
Цирики по команде Шагдара подъехали. Теперь, после того как один из цириков поскакал к Данилову, в отряде, считая Артемьева и Шагдара, осталось восемь человек.
– Я возьму одного цирика, товарищ капитан, и поеду прямо на них – говорить. А вы берите всех остальных и объезжайте справа, степью.
– Прямо к ним подъедете? – спросил Артемьев.
– Да, – сказал Шагдар. – Два человека – обыкновенный патруль. Подъеду, послушаю, как они говорят по-монгольски. Буду с ними разговаривать. Пока не увидят вас сзади себя, не испугаются. А когда вас увидят, я первый начну стрелять – по лошадям.
– Может быть, оставите с собой больше людей?
– Испугаются – к границе повернут. Если хорошие лошади, уйдут.
– Тогда будьте осторожней, – сказал Артемьев.
– Ничего. – Шагдар напряженно улыбнулся. – Начну стрелять – скорей приди, помогай! – От волнения он перешел на «ты» и перестал правильно говорить по-русски. – Скорей посажай! – И, повернув коня, Шагдар вместе с одним из цириков медленно поехал навстречу маячившим в степи точкам.
Артемьев скомандовал оставшимся цирикам: «За мной!» – и крупной рысью поехал по степи, забирая далеко вправо. Он и цирики сделали всего три километра и еще не успели оказаться в тылу японцев, как оттуда, куда поехал Шагдар, раздались выстрелы.
Даже не подумав, а физически ощутив в эту секунду, что японцев шестеро, а Шагдар – вдвоем, Артемьев махнул рукой цирикам и галопом поскакал на выстрелы.
Только проскакав больше километра, он впервые оглянулся. Цирики скакали за ним, рассыпавшись веером по степи. Впереди были видны метавшиеся по степи лошади. Слышались выстрелы и пулеметные очереди.
Вдруг Артемьев ясно увидел четырех всадников, скакавших на северо-восток, к границе. Японцы разъединились: одни отстреливались, другие тем временем уходили.
Показав рукой троим скакавшим слева от него цирикам, чтобы они держались прежнего направления, Артемьев с двумя остальными повернул к границе.
Расстояние между ними и японцами быстро уменьшалось, по японцы скакали к границе напрямик, а он – по диагонали. Он уже не успевал перерезать им дорогу и оказывался позади них.
После нескольких минут скачки японцы разделились. Двое, чуть-чуть замедлив аллюр, продолжала скакать прямо, а двое взяли резко влево. Подумав о Данилове, который должен был появиться с той стороны, и чувствуя, как тяжело дышит запаленная лошадь, Артемьев продолжал скакать прямо. Оба цирика, утомившие лошадей меньше, чем он, догнали его.
Расстояние между ними и японцами сократилось метров до трехсот. Артемьев уже ясно видел обоих всадников: одного в развевающемся халате и малахае с высокими меховыми отворотами и другого, должно быть скинувшего с себя халат, обнаженного до пояса, с плясавшим за голой спиной карабином.
Едва Артемьев успел подумать, что надо будет потом поискать этот халат, как японцы, оба одновременно, обернулись и, убедясь, что Артемьев и цирики преследуют их, а не тех других, которые взяли влево, прибавили ходу. Расстояние между ними и Артемьевым снова перестало сокращаться. Вскоре японцы опять разделились и теперь скакали в сотне метров друг от друга, как бы приглашая и преследователей тоже разделиться.
Оба цирика обогнали Артемьева и скакали впереди него: он был слишком тяжел для такой долгой скачки. Японцы тем временем все продолжали отдаляться друг от друга. Разделились и цирики. Один скакал за японцем в малахае, другой нагонял полуголого, с карабином. Артемьев на тяжело дышавшем коне скакал позади того цирика, который преследовал полуголого.
Казалось, эта скачка будет длиться вечно.
Вдруг полуголый круто завернул, сорвал карабин и, лежа на спине остановившейся лошади, выстрелил несколько раз подряд.
Цирик на полном скаку выпустил поводья, выбросил вверх руки, словно пытаясь схватиться за что-то невидимое в воздухе, и упал с взвившейся на дыбы лошади. Лошадь сделала прыжок в сторону и тоже упала.
Японец выстрелил еще два раза. Вторая пуля свистнула у Артемьева над головой. Видя, что он продолжает скакать, японец повернулся и снова пришпорил коня.
Если бы не эти последние два выстрела, японец имел бы шанс уйти, но Артемьев, за это время подскакавший к нему на двести метров, соскочил с коня, впечатал в землю колено и, коротко, по-уставному, одним движением поймав на мушку плясавшую голую спину, спустил курок.
Лишь когда японец упал с лошади и она медленно пошла, волоча за собой тело, застрявшее одной ногой в стремени, Артемьев понял, что сделал именно то, чего нельзя было делать. Он убил всадника, вместо того чтобы стрелять в лошадь. И мало того что убил, но и стрелял именно с намерением убить, совершенно забыв в ту секунду и приказание Шмелева, и понятную ему самому необходимость взять японца живым.
«Молодец, что не вернулся на выстрелы и продолжает гнаться за тем, в малахае», – подумал Артемьев, поглядев вслед безнадежно удалявшимся фигурам обоих всадников, и, потянув за повод своего загнанного коня, пошел туда, где в невысокой траве лежал цирик.
Цирик был мертв, ему не мог бы помочь даже Апухтин, окажись здесь, рядом. Пуля попала в голову, над ухом чернело входное отверстие. Лошадь лежала рядом, словно верная собака у ног мертвого хозяина.
«Почему он больше не стрелял по мне?» – подумал о японце Артемьев, искоса глянув туда, где на одном и том же месте крутилась лошадь японца, таща за собой труп, и, сосчитав выстрелы, понял: японец выпустил последние два патрона из пяти и не успел перезарядить карабин.
Положив цирика лицом вверх, Артемьев распустил подпругу, стащил с убитой лошади заправленное между седлом и потником одеяло и закутал им мертвую голову цирика, чтобы ее не расклевали птицы, пока тело будет лежать здесь, в степи; потом поднял отлетевшую на десять шагов винтовку и воткнул ее дулом в землю рядом с убитым, чтобы издали можно было найти это место.
После этого он пошел к лошади японца, которая то останавливалась, словно надеясь вдруг освободиться от груза, то снова делала несколько шагов, продолжая волочить мертвое тело.
Когда Артемьев подошел совсем близко, лошадь насторожилась, рванулась, тело японца зацепилось за кочку, лошадь заплясала на месте, рванулась еще раз; подпруга лопнула, седло полетело на землю, а лошадь, почувствовав свободу, понеслась но степи.
Японец лежал на спине. На трупе были ватные грязные штаны, подпоясанные узким черным засаленным ремешком, и гутулы – широкие монгольские сапоги с загнутыми носами.
Голое до пояса тело было все в кровь исцарапано. Артемьев вытер лицо убитого – на переносице сохранился слабый след от дужки очков. В карманах японца было только несколько обоим к карабину и плоская жестяная коробка с раскрошившимися зелеными противокомариными спиральками.
Но Артемьев все-таки решил не оставлять труп здесь, недалеко от границы, – предстояло еще как следует обыскать его, вспороть и подметки гутул, и каждый шов на одежде. Да и самый труп мог послужить вещественным доказательством.
