3
Весна победоносно шествовала по Киевщине, по Подолии. Все цвело. Все ликовало. Солнца было столько, что им захлебывались долины и рощи и расплескивали его через край.
Настроение было такое, что никак не могло прийти в голову, что окажется что-нибудь не так, что-нибудь плохо. Поэтому случившаяся неприятность чуть не застала врасплох.
Когда в корпусе заболело большое количество лошадей, Котовский связал эту беду с прохладным отношением некоторых командиров к своим прямым обязанностям.
— Помните случай с эскадроном связи, как он манкировал уроками гимнастики? — говорил он Гукову. — А вслед за тем мы с вами воочию убедились, что лошади у них в запущенном состоянии. А теперь, изволите ли видеть, лошади чахнут и болеют, подозрение на сап, изолировали, намереваются пристрелить.
— Кажется, полагается пристреливать? — осторожно напомнил Гуков.
— Лечение сапа запрещено санитарным законодательством всех стран, это-то я знаю, — возразил Котовский, — знаю, что лошадей, заболевших сапом, полагается убивать. Но я не убежден, что наши лошади больны сапом, вот в чем дело. И я пока что запретил убивать лошадей.
Ветеринары негодовали. А Котовский поехал в Москву и привез чемодан книг, учебников и справочников по ветеринарии: и Тартаковского, и Потапенко, и Фридбергера в переводе Светлова, и Nocard'a на французском языке.
В доме Котовских шли дискуссии о маллеине и его диагностическом значении для определения сапа у лошадей, о разновидностях сапа, о кислом растворе сулемы, применяемом для дезинфекции помещений… Котовский уже знал, что сап очень распространен в Лондоне, что наиболее восприимчивы к сапу ослы, что сап различают носовой, легочный и кожный, который носит еще название «лихой», или «гильчак».
— Где вы видите истечения из носа? Где тут сап?! — кричал Котовский на ветеринаров, осматривая вместе с ними больных лошадей.
— Истечения нет, это не острая форма, — возражали ветеринары, — а при хроническом сапе лошади кажутся почти здоровыми. Предупреждаем, что мы вызовем из Москвы специальную комиссию, если вы не разрешите уничтожить зараженных лошадей. Мы не можем рисковать.
Лошади, приговоренные ветеринарами к смерти, стояли понурые, со взъерошенной клочковатой шерстью, покрытые болячками и лишаями.
И все-таки точка зрения Котовского восторжествовала. Прибывшая из Москвы комиссия сапа не нашла. Взялись за лечение, выходили коней, вернули их в строй.
Все были довольны, только ветеринары ворчали:
— Подумаешь, большая беда пристрелить дюжину хворых лошадей! А подняли такую бучу, будто весь свет провалится!
— Надо разбираться, — спорили с ветеринарами кавалеристы, — никогда не следует торопиться в землю закопать. Наш комкор — человек справедливый, а вы кто? Настоящие живодеры! Если бы проверить, сколько вы так-то ухлопали зазря, по одному подозрению?
— Да уж, — раздавались голоса, — видать, верно старые люди говорят, что иные прочие и живут-то только для того, чтобы другим от них житья не было.
— Чего вы взъелись, ребята? — шли на попятный ветеринары, видя, что разговор оборачивается против них. — Мы же согласно инструкции, там ясно сказано… Мы — люди науки.
Кавалеристы корпуса крепко запомнили этот урок. Стали уделять больше внимания чистоте, уходу за лошадьми. Что и говорить, техника идет вперед, кое-кто уже называет танковые колонны конницей будущего. И в составе кавалерийского корпуса есть уже танковые и авиационные подразделения, но коню еще предстоит принять участие в битвах, а кавалеристы любят и свою профессию, и коня.
4
Было совершенно очевидным, что работа Котовского не пропадает даром. Корпус по справедливости можно было назвать образцовым. И когда на осенних кавалерийских маневрах в Подолии проносились в строю бойцы 9-й Крымской дивизии в фуражках с желтым околышком и синим верхом, когда выполняли сложные перемещения бойцы 3-й Бессарабской в фуражках с желтым околышком и красным верхом, Котовский любовался своими питомцами.
«Посмотрел бы на это зрелище дорогой, незабвенный друг комиссар Христофоров! — думал Григорий Иванович. — И какой крик поднял бы Няга, если бы узнал, как работает нынешняя молодежь, какая посадка, какая дисциплина и сознательность, как владеет конем!»
Харьковская газета «Коммунист», сообщая об этих маневрах, отмечала хорошую подготовленность корпуса. В отчетной статье подчеркивалось, что во время маневров совершались стоверстные переходы и ни одна лошадь не вышла из строя, что сбор конно-пулеметного эскадрона производился в четыре минуты, а сбор кавалерийского полка в шесть минут.
Эту статью Ольга Петровна знала наизусть, потому что при появлении в доме каждого нового человека Григорий Иванович якобы случайно вспоминал о маневрах и просил Ольгу Петровну прочесть статью.
— Только, пожалуйста, читай внятно, не скороговоркой. Статья не такая уж длинная, пусть человек послушает… Как ты считаешь, Леля, ведь хочется человеку знать, достаточно ли подготовлена Красная Армия?
Статья прочитана со всей выразительностью и подчеркиванием некоторых мест.
— Ну как? — спрашивает Котовский.
— Замечательно! — обычно отвечает слушатель. — Только вот когда вы сами рассказывали об этих маневрах… у вас, Григорий Иванович, честное слово, получалось живее и интереснее!
В Умани не одни деловые будни, случаются и праздники. С какой помпой происходило, например, вручение корпусу Почетного знамени! На Соборной площади состоялся парад частей корпуса с участием всевобуча. Торжество было назначено на летний день, когда улицы Умани полыхали жаром, а сады, цветники, клумбы изнемогали от неги и пышного цветения. Как красовались на конях кавалеристы! Как сверкали медные трубы! Как визжали от восторга босоногие мальчишки!
Так протекали дни Григория Ивановича Котовского. Это была кипучая, полная смысла жизнь. Все делал он с увлечением. И столько живых нитей связывало Котовского с людьми, к нему ехали, шли, к нему тянулись, от него получали заряд бодрости, как из благостного колодца, открытого для всех, черпали воодушевление.
У Котовского была огромная переписка, ею ведала Ольга Петровна. На ее обязанности было помнить все адреса, фамилии и следить, чтобы ни одно письмо не осталось без ответа.
— Ты не помнишь, Леля, мы ответили Савелию Кожевникову? Он спрашивал мое мнение об удобрениях?
— Как же, ответили и книгу послали.
— Пионеры прислали письмо, просят рассказать о лошадях. Не поручить ли Гукову?
Гуков охотно берется за поручение. В чем другом, а в лошадях он толк понимает. Он посылает пионерам форменную диссертацию. Пускаясь в рассуждения о «глубине подпруги», о «длине заднего окорока», давая характеристики шотландских тяжеловозов и американских рысаков, Гуков писал:
«Милые, дорогие ребята! Когда вы станете большими, возможно, что лошадку сменит мотор. Уже сейчас ямщики и извозчики известны больше в песнях. Может быть, и кавалерия когда-нибудь станет старомодной, кто знает. Но мы, ребятки, очень любим лошадь, мы с нею неразлучны. И то сказать: красивое животное! Умница! С нею мы бороздим поле, с нею бросаемся в атаку на врага. Каждому свое. Не знаю, на чем вы будете мчаться, друзья. Но, вспоминая о нас, вспомните и о лошади, нашем верном друге!»
Дальше Гуков рассказывал о лошадях, которых сам он выращивал, выезжал, наблюдая их повадки, изучая их характеры.
Котовский прочитал послание Гукова и пришел в восторг, велел размножить на пишущей машинке и раздать командирам для чтения и руководства. К Гукову стали обращаться за справками, советоваться о рационе лошадей, о значении того или иного названия.
— Откуда вы все это знаете, товарищ Гуков? — спрашивали с завистью и удивлением.
— Во-первых, читал. О лошадях много написано. Во-вторых, у меня у самого в былые времена имелись конюшни. В русском офицерстве считалось неприличным не уметь ездить верхом. У меня были недурные верховые лошади.
На этом вопросы обычно обрывались. Неудобно напоминать человеку о его происхождении, если и без того было ясно, что он дворянин. В дореволюционной России существовало обидное выражение «незаконнорожденный». Вот так же неприлично было теперь намекать человеку, что он «дворянскорожденный». Коли человек свой, работает на Советскую власть добросовестно, значит, не следует его прошлое ворошить, незачем его конфузить, что было, то прошло и быльем поросло, а мы незлопамятны.
Так рассуждали эти простые люди. Гуков понимал по выражению их лиц, что они деликатно обходят вопрос о его социальном происхождении, и добродушно усмехался. В анкетах у него черным по белому записано: ни в каких партиях не состоял, против Советской власти не боролся, связи с заграницей не имеет, в рядах Красной Армии находится со дня ее существования.
