Когда я шел по коридору терапевтического отделения, глаза мои были полны слез. Тем не менее я успел отметить, что большинство больных в палатах были среднего возраста; стариков, впрочем, хватало тоже. Я шел и не мог отделаться от мысли, что я прав, а профессор Левин — нет. Нет и еще раз нет. Он ошибается, его страхи — это плод его воображения. Но — и я понимал это абсолютно точно — я никогда не смогу доказать ему всю абсурдность его аргументов, потому что истина его не интересует. Единственное, чего он хочет, это унизить меня, унизить и раздавить. Но разве не об этом предупреждал меня доктор Накаш, который прекрасно его знал? Да. Ну и хорошо, ну и ладно. И внезапно я понял, что хочу увидеть доктора Накаша, ибо он дал мне в своей простой и прямолинейной манере возможность войти в другой мир, в то время как из этого я, похоже, был окончательно изгнан, изгнан из этой самой больницы, в которой, как я был уверен еще несколько месяцев тому назад, я нашел свое истинное место, на котором проработаю до конца жизни.
Я поискал Накаша в комнате отдыха, но там мне сообщили, что он в операционной. Мне не хотелось отказываться от своей идеи увидеться с ним, и я отправился в другое крыло. Через окошко в двери я увидел своих друзей по хирургическому отделению, стоящих в операционной в своих зеленых халатах, а также доктора Накаша в белом: темнолицый и тощий, он сидел рядом с больным. Вскоре он заметил меня и дружеским жестом дал мне знак, чтобы я его подождал. Через несколько минут он вышел ко мне. Я рассказал ему о встрече с Левиным, включая злобное замечание о моей «тяге к безответственной театральности». Доктор Накаш не был удивлен. Он только улыбнулся, ругаясь сквозь зубы.
— Я говорил вам. Он тяжелый человек. Все, что ему нужно, это унизить вас. Оставьте его. Он вам не нужен. Завтра вечером нам предстоит серьезная операция в частной клинике. И в течение следующей недели — еще две. Я уже рекомендовал вас остальным анестезиологам. Не тужи, Бенци, специализируясь в анестезиологии, с голоду ты не умрешь. А если в конечном итоге вернешься в хирургию, это даст тебе преимущество перед твоим анестезиологом. Ты будешь знать больше любого из них.
* * *
И он вернулся в операционную, чтобы сидеть у пациента в изголовье, а я поспешил вон из больницы, которая впервые с момента моей работы в ней показалась мне совершенно невыносимой. Кроме всего прочего, мне не хотелось столкнуться с кем-нибудь из знакомых, перед которыми пришлось бы оправдываться. Кто мог бы представить себе два месяца назад, когда я стоял в большом офисе между двумя важными и наиболее могущественными людьми больницы, которые видели во мне «идеального человека», занятыми тем, что уговаривали меня отправиться в Индию, что дело обернется подобным образом — таким, что в огромной этой больнице мне не найдется места даже для временной работы, а все те мечты, которые я лелеял в прошлом году, я потерял из-за странного, необъяснимого увлечения, доставившего мне такие страдания. Предложение доктора Накаша означало возможность для меня выпутаться постепенно из создавшейся ситуации. Однако, после того, как мое тело так дивно соприкоснулось с ее, я был обязан не только своей душе, но и своему телу, вкусившему наслаждение, продолжать начатое и доказать себе самому, что это не было случайным эпизодом, как она заявила, пока быстро облачалась в свои одежды. Потому что если я начал все это, только я и мог это закончить. А заканчивать я не хотел. Не хотел.
Так говорил я сам себе, выйдя наружу и устремляясь к большой автостоянке в ярком свете зимнего дня. Я пробрался к своему мотоциклу, который я недавно втиснул среди начальственных машин под специальным навесом — не только, чтобы поберечь его, но и чтобы иметь возможность заглянуть в машину Лазара и увидеть, не забыла ли Дори чего-либо из своих вещей. Включив зажигание, я быстро вырулил с территории больницы, но, остановившись на первом же светофоре, не мог удержаться от того, чтобы не оглянуться на желтоватое здание с дымом, спиралью подымающимся в небо из двух высоких труб, и в эту минуту мне показалось, что это не я покидаю больницу, но что больница, превратившись в огромный океанский лайнер, нагруженный врачами и их пациентами, отправляется в путешествие, чреватое бурями и приключениями, в которых я не достоин принять участия. Профессор Левин был прав — он нащупал мое больное место, а воспаленная ментальность обостряла все чувства. Правдой было то, что некоторая театральность имела место в моей деятельности в Варанаси. Как театральность того же рода проявилась и во взаимоотношениях врача с его пациентом, поскольку лишь через действие можно было преодолеть естественную стыдливость, позволившую предстать обнаженным перед другим человеком. Получившим таким образом возможность увидеть его рот, почувствовать теплоту живота, услышать биение сердца и потрогать интимные места. Но там… в отеле в Варанаси, среди ярко окрашенной плетеной мебели, там это не было неким показательным действом, это было начальным толчком, отправной точкой начинающейся влюбленности, началом любви, которая, как я должен был отныне верить, никогда не умрет и не превратится в случайный эпизод.
Когда я добрался до старой квартиры, я увидел открытую дверь и незнакомые чемоданы, стоящие в холле. Моя квартирная хозяйка тут же поспешила мне навстречу и сообщила, что новые арендаторы уже вселились, поскольку им некуда больше деваться и ждать они тоже больше не могут. Так как я обещал хозяйке освободить квартиру не откладывая и моя новая квартира была уже готова меня принять, почему бы мне не съехать прямо сейчас? Возразить мне было нечего. На самом деле мне просто не хотелось начинать всю эту нудную возню с переездом, не хотелось паковать свои пожитки, которых неожиданно оказалось больше, чем я предполагал, — и все это на глазах у влюбленной парочки, только что отслужившей в армии и сгоравшей от желания остаться наедине, — неудивительно, что они тут же стали описывать вокруг меня круги, заглядывая в шкафы и тут же осваивая каждую полку, которую я освобождал.
Мой мотоцикл, разумеется, мало чем мог помочь мне при переезде, и я позвонил Амнону, другу детства из Иерусалима, который работал сейчас над докторской диссертацией по физике на астрономическом факультете Тель-Авивского университета и подрабатывал себе на жизнь ночным сторожем на большой консервной фабрике на юге города. Ночью в его распоряжении был старенький пикап, и я попросил его помочь мне с переездом на новую квартиру, в которой я уже опробовал кровать, но еще не ночевал. Мне нужно было дождаться наступления ночи, когда он заступит на смену, а пока что юная пара начала вежливо, но неумолимо выдавливать меня из квартиры. Сначала мы вроде бы договорились, что я освобожу для них одну из комнат, куда они смогут отнести свой скарб, пока я разбираюсь с остальным. И поначалу они ограничились одной комнатой, хихикая вполголоса, пока они заполняли своими пожитками шкафы, или развешивая по стенам картины. Но ближе к вечеру, когда они увидели, что я пока еще не двинулся с места, они стали проявлять признаки нетерпения и начали активно обживать свою теперь квартиру, отправившись в кухню, чтобы приготовить ужин, после чего девушка удалилась в ванную, чтобы принять душ. Они очень похожи были на сиамских близнецов, между которыми поддерживается непрерывная связь. Даже когда девушка скрылась в душе, ее кавалер непрерывно заглядывал в ванную, чтобы передать ей какую-нибудь вещь, или, наоборот, что-то взять у нее. Наконец раздался звонок Амнона, который сообщил, что появится в течение получаса. После чего я принялся сносить вниз свои чемоданы, сумки, одеяла и подушки, а юная пара, присоединившись ко мне, спустила вниз картонные коробки с моими книгами и кухонной утварью; но даже после того, как я уселся внизу среди своих пожитков, ожидая появления Амнона на его пикапе, они осмотрели всю квартиру и доставили мне кучу забытых вещей, оставленных за ненадобностью. По правде говоря, мне было как-то не по себе расставаться в подобной спешке с первой моей в Тель-Авиве квартирой, которая мне очень нравилась, и где я наслаждался одиночеством и покоем, квартирой помнившей мои первые шаги в больнице, когда я переоборудовал кухонный стол в операционный и, вооружившись ножом, вилкой и куском лески, пробовал сымитировать плавные, но быстрые движения Хишина.
Амнон появился очень поздно и нашел меня сидящим на тротуаре в накинутом поверху шерстяном одеяле, в окружении моего имущества. Я был похож, скорее всего, на депортированного беженца. Но я не мог сердиться на него, поскольку знал, что он оставил свою сторожку ради того, чтобы помочь мне. Мы быстро погрузили все в открытый кузов, после чего я оседлал мотоцикл и поехал впереди грузовичка, показывая дорогу. На новом месте моего проживания мы столь же быстро выгрузили все на тротуар, и Амнон тронулся обратно.
