— Так как бы ты поступил, червячина поганая, с Купером? Поди, не стал бы его бить, верно?
— Никак нет, сэр.
— А сержант-инструктор, стало быть, бил. Так ведь?
Уэйт не знал, что ответить. Магвайр угрожающе застыл перед ним, молчать было страшно, кто знает, что он еще выкинет. Но и отвечать тоже опасно. Солдат напряженно молчал. И тогда сержант снова с силой ударил его в лицо. Уэйт принимал удары не шелохнувшись, будто били не его, а кого-то другого. В комнате воцарилась гнетущая тишина, только слышалось хрипловатое дыхание Магвайра да скрип его ботинок — сержант отошел от своей жертвы и прохаживался снова взад и вперед по комнате.
Мысли Уэйта неожиданно возвратились в кубрик. «Они там все спокойно себе спят, — подумал он. — Никому и в голову не придет, что тут творится». «Твое дело молчать, не раскрывать рта и делать то, что велено», — вспомнились слова Мидберри. «И зачем я только ослушался сержанта, не последовал его совету? Сам накликал на себя беду и выхода теперь не вижу. А что дальше будет? Вот уж дурак так дурак. Спал бы себе сейчас спокойно на койке и горя не знал. Вот уж поистине говорят, поганый язык обязательно до беды доведет. Думал, идиот, что Мидберри не такой, как другие, что он меня поймет и поможет как-то. А на поверку что получилось? Нашел тоже советчика. Какая же этот Мидберри двуличная шкура, подонок настоящий!»
— Так что же ты завтра заявишь следователю, червяк? Что твой сержант-инструктор двинул умышленно Купера сапогом в пах? Так?
— Никак нет, сэр! — Уэйт чувствовал, что Магвайр снова уставился на него в упор, не верит ни одному его слову. И тем не менее продолжал стоять на своем. Он был уверен, что, когда следователь станет задавать вопросы, он будет отвечать так, как велит сержант. Пускай другие разыгрывают из себя героев и мучеников, он сыт всем этим по горло. Сделал уже одну ошибку, раскрыл рот, ну и хватит. Пока не поздно, надо спасать шкуру, может быть, еще поверят… — Никак нет, сэр, — повторил он снова. — Я заявлю, что это был просто несчастный случай…
— Ах вот оно как! Ты, скотина, стало быть, решил наврать офицеру? А знаешь, что за это бывает? В тюрягу, подонок, захотел, а?
— Никак нет, сэр! Какая же это ложь? Я ведь скажу им истинную правду. То, что своими глазами видел. Ведь это же точно был несчастный случай. За такое в тюрьму не сажают.
— И ты в этом уверен?
— Так точно, сэр!
— Абсолютно?
— Так точно, сэр!
— А ну-ка еще раз!
— Сэр, я абсолютно уверен в том, что это был несчастный случай!
— Тогда почему же ты не был уверен в этом сегодня днем?
— Сэр, я всегда был уверен в том, что с Купером произошел несчастный случай. Ничего иного я и не думал. Пусть сержант Мидберри подтвердит. Ничего иного, сэр…
— Да ну? А тебе, червячина, разве не известно, что я терпеть не могу брехунов? Прямо ненавижу их. До смерти! Известно тебе это?
— Так точно, сэр!
— И тем не менее продолжаешь утверждать, будто ничего не трепал про Купера?
— Так точно, сэр!
— Ишь ты! А сержант Мидберри мне совсем другое доложил. Слышишь, червяк? Совсем другое. Тебе это известно?
— Никак нет, сэр!
— Так что же, выходит, он врет?
— Никак нет, сэр!
— Как же тогда получается? Он мне одно докладывает, ты — совсем другое. Значит, один из вас врет. Кто же тогда?
— Не могу знать, сэр. Просто, может быть, сержант Мидберри не совсем разобрался. Не так понял что-то из того, что я говорил ему…
— Ты мне, мразь, брось тут вола вертеть. И не прикидывайся, будто ничего не трепал насчет моего плохого обращения с этими скотами. Что, мол, я луплю их почем зря и все прочее.
Уэйт замолчал. Он лихорадочно думал, как же вести себя дальше. Начни он отрицать все подряд, Магвайр сразу почувствует подвох, ни за что уж не поверит ему. Наверно, правильнее будет отрицать только то, что имеет отношение к Куперу и к последнему случаю. А относительно всего остального лучше уж откровенно признаться. Может, тогда удастся выбраться из сержантской, не оставив здесь на полу все свои зубы…
— Сэр, я виноват перед вами, — решился он.
— Ага, подонок, значит, ты все же трепался тут?
— Так точно, сэр, виноват.
Мелькнувший в тот же миг кулак Магвайра обрушился на голову солдата. Удар пришелся в левую скулу, затем тут же тыльная сторона ладони со звоном прошла по правой щеке Уэйта. Он стоял как вкопанный, молча перенося избиение.
— Какое же ты, сволочь поганая, имел право? Мразь подзаборная! Ублюдок недоношенный! Служит без году неделя, а уже набрался наглости указывать своему сержанту-инструктору, как взводом управлять. Отвечай, сапог дерьмовый, имеешь ты такое право?
— Никак нет, сэр!
— Так какого же тогда дьявола?..
Уэйт отлично помнил, чем кончались в подобных случаях попытки провинившегося просить прощения у сержанта. Магвайр сразу впадал в неописуемую ярость, буквально стервенел. Для него это было что красная тряпка для быка.
— Виноват, сэр, — только и нашелся он, что ответить. — Виноват…
Сжав что было сил челюсти, он стоял перед сержантом. Подбородок вперед, взгляд поверх головы начальника, только желваки на скулах как каменные. «Тебе нравятся железные парни, — думал он, — настоящие морские пехотинцы, которые не боятся боли, солдаты-автоматы без чувств и нервов. Что ж, вот перед тобой один из них. Получай и радуйся, делай с ним все, что хочешь! Пожалуйста! Он пищать не будет!»
— Ну, ладно, червячина! — Магвайр как будто остыл. — Черт с тобой. — Он вплотную приблизил лицо к поднятому вверх подбородку солдата; казалось, горящие недобрым огнем глаза сержанта вот-вот обожгут Уэйта. — Тошно глядеть на тебя. А еще тошнее слушать твой скулеж поганый! Аж кишки наизнанку выворачивает. У, мразь!
Размахнувшись, он снова ударил солдата сперва по одной щеке, потом тут же по второй. Секунду обождал и ударил снова, на этот раз сильнее. «Лучше разбитая морда, — стучало молотком в мозгу Уэйта, — чем то, что с Купером случилось. Только бы не остервенел. Не вошел бы в раж. Убьет ведь, мерзавец. Кто его остановит?»
У него пересохло во рту, к горлу подступила горечь, перехватило дыхание…
— Что, не нравится, скотина? А еще командир отделения! Дерьмо поганое! Будешь знать наперед, как фискалить да правды искать. Учись, червяк! Терпи, чтоб настоящим солдатом стать. И чтоб не думал, будто я луплю вашего брата только для собственного удовольствия. Будто у меня хобби такое. Думал, поди, так, мразь? Думал или нет?
— Никак нет, сэр, никогда не думал!
— Не думал, говоришь? — Нижняя губа у Магвайра отвисла в грязной ухмылке. — Вот это и плохо. Впредь зато знать будешь: прежде чем пасть разевать да пищать кому-то на ушко, сядь да хорошенько подумай. Семь раз отмерь. И главное про то, зачем это такое дерьмо, как ты и тебе подобные, посылают сюда, к нам на выучку. Может, допрешь своей черепушкой, что учебный центр морской пехоты это тебе не отель «Конрад Хилтон». Не пансион для благородных девиц и не богадельня. Да где уж тебе! Ты же, оказывается, не думаешь. Только пасть свою поганую разеваешь, где надо и не надо. А все потому, что слабак. Потому, что щенок желтобрюхий! Дерьмо в консервной банке. Вот ты кто. Ясно?
— Так точно, сэр!
— Потому и бегаешь к Мидберри у меня за спиной. Ждал, поди, что он тебе жилетку распахнет — иди, поплачь, родименький. А потом и выбраться отсюда поможет, смыться втихаря. Так что ли, мразь?
— Так точно, сэр!
— Это уж точно. Все-то вы, черви, на одну колодку. Вечно ищете, кто бы с вами цацкался, сопли утирал да штанишки мокрые менял. До чего ж вы мне противны, дерьмо поганое!
Магвайр перестал шагать по комнате, остановился снова перед Уэйтом, еще раз внимательно поглядел ему в лицо. Затем вернулся к столу, достал из ящика пачку сигарет. Закурив, уселся на край стола, но вдруг, резко швырнув сигарету в мусорное ведро, нагнулся и засучил брючину на левой ноге…
— Ну-ка, поди сюда, — приказал он солдату. — Да не бойся ты, трус несчастный, не двину я тебя. Нужен ты мне больно…
Уэйт приблизился, посмотрел на колено сержанта: широким ярко-розовым полукольцом его охватывал глубокий шрам. Там, где он врезался в тело, кожа как бы провисла, и казалось, что под ней нет ни кости, ни мышцы, просто пустота. Сержант опустил брючину, и Уэйт тут же снова вытянулся по стойке «смирно», уставившись немигающим взором поверх головы «эс-ина».
— Ты еще в школу ходил, цыпочка, когда я схлопотал себе эту штуку на Чхонсиньском водохранилище. Какой-то паршивец, чтоб ему провалиться, засадил мне прямо в колено. Думал, что мне крышка. А я все же выбрался. Да еще и на своих двоих. И знаешь, почему?
— Никак нет, сэр!
— Да потому, что знал: не выберусь сам, значит, наверняка там и сдохну. Вот так, сопляк, очень просто. На войне ведь все и всегда очень просто. Там всяким розовеньким задницам и дня не протянуть. Живо схлопочешь промеж глаз. Выживает только тот, кто сам о себе беспокоится и дело свое знает как следует. А все остальные в два счета копыта откидывают. Начни вон я тогда вопить: «Ах, меня ранило! Ах, помогите! Скорее возьмите винтовку, положите меня на носилки да отправьте в госпиталь. Ах! Ах!» Так что бы было? Да ничего. Ничего бы я не дождался, валялся бы в снегу, пока не подох как собака. Или вот стал бы гуков умолять: «Ребятки, полегче, ради бога! Не давите так страшно. Видите, у меня в коленке дыра вон какая!» Так, да?
