– Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.
– Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.
– Боже мой, – сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». – Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.
– Макаронники… – философски заметил Ягер. – С другой стороны, они тут давно и им виднее.
– Мне уже плевать. Я хочу спать. – Фрисснер сел за руль. – Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.
– Да, конечно.
– Ну что? Праздник воды еще идет? – Профессор был похож на фокстерьера, который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз, опухших век и трясущихся рук. У фокстерьеров вообще нет рук… Эта мысль показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:
– Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно…
– Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.
– Именно поэтому, – непонятно для профессора сказал Фрисснер, а Ягер коротко кивнул.
50
И воззвали они к своему приятелю, и тот взял и убил.
Коран. Месяц. 29 (29)
– У меня есть инструкции, полученные в Берлине, и я не могу ничего рассказать. Да вы и не поймете. Я посвятил этому всю свою жизнь, – гордо сказал Корнелиус.
– Скажите хоть вкратце, что нам там понадобилось, – повторил фон Акстхельм.
За линию горизонта опускалось багровое солнце, на костерке кипел и булькал котелок с кофе. Подполковник Альтобелли сидел, накинув на плечи одеяло, и слушал, как немцы пытаются разговорить сухаря профессора на предмет того, что он собирается искать в Эль-Джауфе. Корнелиус не сдавался.
– Ваше дело – копать, если я скажу, и не копать, если я не скажу. Именно так. Вам, если не ошибаюсь, ведено слушаться меня во всем, что касается археологических изысканий.
– Хорошо, хорошо, – примирительно сказал обер-лейтенант Мирш, – Будем копать. Только если доедем без приключений.
– Думаешь, можем наткнуться на британцев? – спросил Кельтен.
– Запросто. На разведотряд… Если у них будет танк или два, наша песенка спета.
– Мы можем удрать от танков.
– На этих рыдванах?
– Напрасно ты так, хорошие машины, – заступился за «бедфорды» Кельтен. – Но танк может и догнать… А если они успеют выстрелить и попасть, то и догонять будет некого.
– Прекратите. – Фон Акстхельм поморщился. – Солдаты слушают.
– Ничего они не слушают, дрыхнут они, господин капитан, – хихикнул Мирш.
– Нам тоже пора спать. Пьем кофе и на покой, – велел фон Акстхельм. Но Мирш не унимался.
– А вы что думаете, господин подполковник? – спросил он, повернувшись к Альтобелли. Тот зевнул и признался:
– Я тоже за то, чтобы идти спать. – Да я не о том. Я об англичанах.
– По пустыне сейчас кто только не шатается… – уклончиво сказал Альтобелли. – Вспомните хотя бы вчерашнюю историю с бомбардировщиком.
История и в самом деле была странная. Ближе к вечеру, часов в шесть, довольно далеко от них к западу над пустыней с ревом пролетел самолет, который подполковник опознал как британский бомбардировщик «бомбей». Что он мог делать так далеко от побережья, от аэродромов, куда летел и где планировал сесть – осталось загадкой. Отряд он, кажется, не заметил, а если и заметил, то никак этого не выказал. Возможно, самолет попросту заблудился, такое теоретически могло случиться…
– Нужно было и нам лететь на самолете, – сказал Мирш.
– Прогулка была бы не столь познавательной, – возразил Кельтен. – В школе мы тоже ходили в поход в горы пешком, хотя могли бы поехать туда на поезде или автобусе.
– То в школе…
– Кофе готов. – Кельтен снял котелок с огня. – Давайте ваши кофейные чашечки, господа. Кому сливки, булочки?
Роль «кофейных чашечек» исполняли металлические кружки, сливок – консервированное сгущенное молоко, а булочек – твердые, как пемза, галеты, но ритуал оставался неизменным. Это было своего рода развлечение, маленькая радость перед сном, и даже Корнелиус прихлебывал напиток с довольной ухмылкой. Альтобелли выпил две кружки и подумал, что сегодня не нужно. Только не сегодня. Завтра с утра, в дороге, но только не сегодня, потому что ему начинали нравиться эти люди, которых он заранее предал.
51
Те, которые противятся Аллаху и его посланнику…
Коран. Препирательство. 21 (20)
Муамар, как только отряд вошел в город, растворился в лабиринте улиц, словно бы его и не было. Юлиусу Замке показалось, что на лице проводника застыло крайне обеспокоенное выражение.
Ягер долго и, на взгляд Замке, бестолково гонял солдат за водой, заполнял пустые канистры, посылал самого молодого солдатика в расположение итальянского гарнизона за новыми емкостями взамен пропоротых и тех, которые уже было невозможно починить своими силами.
– Шевелитесь, шевелитесь! – поминутно орал штурмбаннфюрер. – Что вы застыли? Это вода, а не помои, живее! Сами будете потом пить и радоваться!
Нужно было отдать Ягеру должное – каким-то образом знал всех солдат по именам и, обращаясь к ним, ни разу не ошибся.
– Вы, Ханке! Что вы мечетесь, как таракан на раскаленной сковороде?! Что вы мечетесь? Попадайте в ритм цепи! Попадайте! Человека не хватает? Меня это не волнует, а на качестве работы это не должно сказываться вообще!
Людвиг нашел где-то прутик и теперь в такт своим словам щелкал себя по ноге, словно стеком.
– На счет раз подняли, на счет два приняли пустую емкость, неужели это так сложно для вас, Герниг?
Солдаты потели и ощущали себя словно на плацу во время строевой муштры. Один только унтер Обст стоял в сторонке и наблюдал за работой. На лице унтер-офицера не отражалось ничего, и было сложно понять, что же он думает обо всей этой процедуре.
– Итальянский майор не дал канистр! – Это вернулся молодой солдатик, посланный в штаб к союзникам. – Он говорит, что нужно было лучше стеречь —свои и не подставляться этим тупорылым арабам.
– Что? Так и говорит? А какого черта вы рассказали ему о ночной стычке? Обст! Примите командование, я совершу визит в расположение наших союзников, – и, размахивая импровизированным стеком, Ягер удалился вслед за молодым солдатом.
Замке понял, что другого такого удобного момента может не представиться.
Фрисснер спал в «фиате», Богер и Каунитц что-то снова разбирали в двигателе, ругались и звякали ключами, остальная команда занималась водой. И все это происходило в городе, который праздновал событие, случающееся только раз в три года.
