Правда, в том же году, в конце года, вышел новый закон о пенсиях, теперь Петр Степанович как пенсионер мог бы получать намного больше. Они даже посоветовались с Любовью Петровной, не бросить ли ему все же службу. Она работала старшей сестрой в своей больнице и рассуждала как медицинский работник.
– Ты, Петр Степанович, решай сам. Если тебе тяжело работать, уходи. Проживем как-нибудь. А если работается, – можно и потянуть еще лямку. На работе тебя уважают. Те, кто уходят на пенсию, чаще болеют, это я по нашим пациентам знаю. Ты давно видел Трофима Игнатьевича? Пока работал – еще за девками гонялся, а сковырнулся на пенсию три года назад – теперь уже без палочки не выходит. Смотри сам. Новая пенсия хоть и больше, а тоже – не зарплата с премиальными.
Это Петр Степанович и сам понимал. Прожить они могли бы, тем более, с огородом. Но и деньги были нужны. Крыша стала подтекать, требовала серьезного ремонта. Говорили, скоро газ будут проводить, – опять деньги понадобятся. Младший сын еще учился, надо было помогать, да и старшие не совсем стали на ноги, порой и им приходилось подбрасывать.
Одним словом, Петр Степанович никуда с работы не ушел, но все-таки повышением пенсий был доволен. Ведь теперь в любой момент можно было бросить службу. Сестра Галя тоже стала получать побольше. Все складывалось так, что подтверждало оптимистические прогнозы Петра Степановича, ждавшего новых перемен. И хоть они происходили не очень быстро, Петр Степанович все еще не терял надежды на возвращение 1922 года – как все тогда оживилось!
Сейчас тоже ведь многое менялось: сперва сельхозналог снизили, потом пенсии повысили, потом… Да возьмите хотя бы культ личности! Его правильно осудили, как будто с Петром Степановичем посоветовались! Он всегда был против этих воспеваний. А реабилитация невиновных! Его самого!
Петр Степанович стал с интересом читать газеты, и ему очень понравилась идея дать больше простора материальным стимулам в экономике, как предлагал в газете «Правда» харьковский профессор Либерман.
Скажем честно, к людям с такими фамилиями Петр Степанович всегда относился настороженно, хотя демонстративной нелюбви к ним он тоже не одобрял, старался быть объективным. Его отношение к этому вопросу еще со времен деникинской тюрьмы было двойственным и сильно зависело от конкретных обстоятельств.
Например, когда, незадолго до смерти Сталина, уволили с работы главврача районной больницы Льва Захаровича, опасаясь, что он станет неправильно лечить районное начальство, как это уже делали разоблаченные врачи-убийцы с членами правительства, то Петр Степанович почти открыто заявлял, во всяком случае, своим домашним, что не верит в такую глупость. Во-первых, от Любови Петровны, работавшей в этой больнице, он слышал много хорошего обо Льве Захаровиче. А во-вторых, говорил он тогда старшему сыну, евреи – народ умный. Если бы они захотели нанести вред нашему району, они не травить должны были бы наших начальников, а только то и делать, что заботиться об их долголетии.
Когда же посадили Бронштейна, многолетнего директора торговой базы, то Петр Степанович почти не сомневался, что нет дыма без огня. Какой смысл работать в торговле, если ты не имеешь навара? Поэтому они всегда там и работают. А считать, что его посадили только за то, что он еврей, тоже нельзя, потому что у него было два подельника – заведующий продмагом Казимир Казимирович Лещинский, наверняка, поляк, и Елена Ивановна из райторготдела, та вообще русская. Так что здесь все было чисто.
Вообще же в те времена Петр Степанович кощунственно считал себя чуть ли не космополитом.
– Скоро уже окажется, что мы не только паровоз и радио изобрели, но и закон всемирного тяготения открыли, – иронизировал он. – Просто еще не подыскали Ньютону подходящую замену.
А то вдруг в нем просыпался местный патриотизм. Они с Любовью Петровной пошли на выборы в школу, где учился младший сын Петра Степановича, – там был избирательный участок. Петр Степанович не преминул, конечно, побурчать перед выходом из дому, дескать, что это за выборы из одного кандидата, но в остальном ему все понравилось. В школе был организован хороший буфет, не успели они сделать покупки, как их тут же пригласили на концерт школьной художественной самодеятельности. Когда зашли в зал, концерт уже шел, на сцене мальчик в вышитой украинской рубахе играл на балалайке «Светит месяц, светит ясный». Столько воспоминаний нахлынуло на Петра Степановича, ой-ой-ой! Он не показал виду, хотя, что говорить, слезы так и наворачивались на глаза. Мальчику похлопали, а потом, представляете себе, выходит на сцену младший сын Петра Степановича и начинает читать «Як умру, то поховайте…» Ему похлопали, и он на бис прочел еще басню на русском языке – про мышь и крысу. Да так умело, с выражением, меняя интонацию, когда он говорил то за положительную мышь, то за отрицательную крысу, что Любовь Петровна просто растрогалась. Не ожидала. А заключительные строки он прочитал уже третьим голосом, как настоящий оратор:
Мы знаем, есть еще семейки,Где наше хают и бранят,Где с умилением глядятНа заграничные наклейки…А сало… русское едят!
Тут зал просто взорвался аплодисментами. Петр Степанович покосился на Любовь Петровну, она вся сияла от гордости. Да и ему было приятно, что говорить! А все-таки дома, когда уже вечеряли, он не удержался:
– Сало-то там, часом, не украинское было? А то все русское, русское…
– Так в книжке написано, – обиделся младший сын. – Могу показать.
Впрочем, к Либерману все это не имело никакого отношения. Лично Петр Степанович его не знал, но мог бы знать, он ведь был из Харькова, можно сказать, свой, а не какой-то там московский или киевский. Уже одно это говорило о его близости к простым людям, как Петр Степанович, например, даже о какой-то причастности самого Петра Степановича к новым веяниям. А во-вторых, если быть совсем честным, так Петр Степанович и сам давно думал также, как Либерман, только не умел это так хорошо выразить.
Дело, конечно, прошлое, и это – не телефонный разговор, но Петр Степанович так и не мог забыть, как ему хорошо жилось при НЭПе, пока на все командные высоты не пришли коммунисты. Потом, когда НЭП уже кончился, он встретил как-то в Харькове Жгутика, тоже приехал по служебным делам, тот все шутил. Знаешь, говорит, почему мяса не стало? Все бугаи и бараны ушли в партию. Дошутился, в конце концов!
А если здраво рассудить, так конечно, надо платить не за партийность и не за должность, а за работу, Петр Степанович так всегда и думал. Тем более, он думал так теперь, когда почти перестали сажать и даже в газетах стали писать о материальных стимулах к труду и чуть ли не о прибыли. Петр Степанович стал горячим сторонником профессора Либермана и как-то поинтересовался в письме старшему сыну, не знаком ли он с ним лично.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
