Кто-то снаружи резким движением сорвал дверь с петель. Показалось лицо Пегилена де Лозена.
— Все целы?
От волнения в его речи появился южный акцент.
— Раз все кричат, стало быть, живы, — отозвалась Анжелика.
Ей слегка оцарапало руку осколком стекла, но рана оказалась незначительной.
Она передала графу кричавшего Флоримона. Тут появился шевалье де Лувиньи и, протянув ей руку, помог выбраться из кареты. Оказавшись на дороге, она тотчас взяла на руки сына, стараясь успокоить его. Но тот кричал так, что невозможно было произнести ни слова.
Прижимая к себе ребенка, Анжелика заметила, что вслед за каретой графа де Лозена остановились карета его сестры Шарлотты, графини де Ножан, экипажи братьев де Грамон и других придворных. Отовсюду к месту происшествия спешили дамы, друзья и слуги.
— Что произошло? — спросила она, как только Флоримон немного угомонился.
Кучер выглядел растерянным. Анжелика знала, что на него не всегда можно положиться: болтун и хвастун, он постоянно что-то напевал и любил приложиться к бутылке.
— Ты пьян или просто заснул?
— Нет-нет, мадам! Что вы! Конечно, в такую жару приходится несладко, но я крепко держал вожжи. Лошади шли спокойно, но тут из-за деревьев показались двое мужчин. У одного из них был пистолет. Он выстрелил в воздух, лошади перепугались, поднялись на дыбы и стали пятиться. Карета повалилась в овраг, а один из негодяев схватил лошадей за уздечку. Ну, я и приложил его кнутом что было сил. А второй перезарядил пистолет, подошел к карете и выстрелил. Хорошо, что вовремя подъехала другая карета, а потом и эти господа верхом… Те двое дали деру…
— Любопытно, — проговорил Лозен, — вообще-то дорога под надежной охраной. Солдаты прочесали лес и выгнали из него всех бродяг перед тем, как здесь проедет король со свитой. А как выглядели эти молодчики?
— Даже не знаю, мессир граф. Уж точно не разбойники. Одеты хорошо, чисто выбриты. Я вам вот как скажу: больше всего они похожи на слуг из хорошего дома.
— Двое слуг, которых прогнали и которые теперь ищут, чем бы поживиться? — предположил де Гиш.
Рядом остановилась громоздкая карета, и в приоткрытую дверцу выглянула мадемуазель де Монпансье.
— Так это вы, гасконцы, наделали столько шума! Хотите своими громкими голосами распугать всех птиц Иль-де-Франса?
Лозен подбежал к Великой Мадемуазель и рассыпался в приветствиях. Затем он рассказал о происшествии, только что случившемся с графиней де Пейрак, и добавил, что ей потребуется время для починки кареты.
— Пусть она садится к нам, пусть едет с нами! — вскричала мадемуазель де Монпансье. — Милый Пегилен, где она? Дорогая, идите сюда, у нас как раз есть свободное место, вы с малышом чудесно устроитесь. Несчастный ангелочек! Бедный малютка!
Она сама помогла Анжелике подняться в карету и устроиться там поудобнее.
— Вы ранены, друг мой. Как только мы остановимся, я позову к вам своего врача.
Смущенная Анжелика догадалась, что в глубине кареты рядом с Мадемуазель сидит сама королева-мать.
— Простите, Ваше Величество!
— Вам незачем извиняться, мадам, — доброжелательно отвечала Анна Австрийская. — Мадемуазель совершенно права: вы должны ехать с нами. Скамья очень удобная, вы быстро придете в себя после пережитого волнения. Но меня беспокоят те вооруженные мужчины, что напали на вас.
— Боже правый, а вдруг они нападут на королеву или на короля? — всплеснула руками Мадемуазель.
— Кареты Их Величеств под надежной охраной, и за короля с королевой нечего опасаться. Но я, не мешкая, поговорю с лейтенантом королевской стражи.
Только теперь Анжелика по-настоящему испугалась. Она побледнела как полотно и, прикрыв глаза, откинулась на мягкое сиденье. До ее сознания дошло, что незнакомец стрелял прямо в окно кареты и только чудом никто из пассажиров не пострадал. Она прижала к себе Флоримона. Под легкой одеждой малыша угадывалось похудевшее тельце, и она остро почувствовала свою вину. Ребенок страшно устал от бесконечных разъездов и шума, которые не давали ему как следует отдохнуть. Малыш продолжал хныкать, а время от времени пронзительно и яростно вопил. Анжелика напрасно старалась укачать его и снова принялась извиняться перед королевскими особами, пригласившими ее в свою удобную карету.
Мадемуазель несколько снисходительно успокоила ее.
— Не волнуйтесь, бедняжка. Ее Величество и я, мы знаем, каково терпеть лишения с малолетними детьми. Когда двор бежал в Сен-Жермен, мне пришлось ночевать в Новом дворце[196], в роскошной комнате, с росписью, в позолоте, но без очага и с незастекленными окнами, а это не слишком подходит для января. Матрас положили прямо на пол, и моя младшая сестра, которой в ту пору исполнилось столько же, сколько вашему сыну, спала со мной. Чтобы убаюкать ее, мне приходилось петь, а она все равно то и дело просыпалась. Можете себе представить, как с ней было трудно. Она вскакивала, кричала, что ее пугает какой-то зверь; мне приходилось снова петь… И так до утра. К тому же накануне ночью в Париже я почти не спала, да и всю зиму меня мучила боль в горле и ужасный насморк. И все же, несмотря на все невзгоды, я выстояла.
Пока герцогиня говорила, Флоримон перестал плакать и только смотрел на нее блестящими глазенками, а когда она замолчала, улыбнулся ей.
— Подумать только! Малыш словно бы понимает, о чем я говорю, — удивленно воскликнула крайне довольная собой Мадемуазель.
— У Вашего Высочества очень приятный голос, а манера говорить рассеивает грустные мысли, — сказала Анжелика, которая тоже немного успокоилась и перестала дрожать.
Мадемуазель была тронута. Среди комплиментов, которыми ее осыпали, такой она слышала впервые.
— Полезно иногда вспомнить былые невзгоды, чтобы отвлечься от сегодняшних, — произнесла она. — Жизнь настолько сложна, что я действительно счастлива, оттого что спокойно еду в карете и мне не нужно спасаться бегством.
— Вы помните, — обернулась она к королеве-матери, словно призывая ее в свидетели, — как было тяжело? У меня не осталось даже перемены белья. Мою ночную рубашку стирали и отбеливали днем, а дневную — ночью. Не было служанок, которые помогали бы одеваться и причесываться; так неудобно! Я ела вместе с Месье[197], у которого был очень скудный стол, но все же я старалась быть веселой, и Месье восхищала моя стойкость и то, что я никогда ни на что не жаловалась.
Казалось, что королеву не слишком расстроили воспоминания о том нелегком времени.
Но в ее голосе появились гневные нотки, когда они заговорили об ограблениях, которым то и дело подвергались монаршие повозки по дороге к Сен-Жермену. Среди них были даже три телеги с мебелью, постелями, гобеленами, бельем, одеждой и серебряной посудой, которые с криками «Хватай! Тащи!» разграбила чернь предместья Сент-Антуан.
