Четырнадцатого июня король, обе королевы и весь двор, пользуясь чудесной погодой, провели часть дня на побережье. На завтра, пятнадцатое, назначили триумфальный отъезд в столицу.
Все эти дни Анжелика жила, словно в тумане, с трудом воспринимая происходящие вокруг события. Всякий раз она выходила из отеля со слабой надеждой встретить кого-нибудь или что-нибудь разузнать. Но ее обволакивала непроницаемая пелена придворного этикета и приличий.
Раньше всех тяготил груз ответственности перед грядущим важным событием, теперь же каждый постепенно сознавал, что все волнения остались позади и пора собираться в обратный путь. Лакеи, слуги и прочая челядь понемногу избавлялись от усталости, вызванной палящим солнцем и томительным ожиданием, последовавшим за ним успехом и счастливым завершением дерзкого дипломатического предприятия, в котором каждый должен был четко сыграть свою роль.
Это было превосходное приключение.
Продавца прохладительных напитков еще то и дело останавливали на улице, чтобы напоследок угоститься стаканчиком фруктового сока. А вот актерам из испанской комедии и труппе, исполнявшей трагедии Корнеля, настало время уходить за кулисы. Позабыли и о младенце Людовике-Филиппе, крестнике Мадемуазель и Месье, который перестал быть сокровищем, дарующем удачу.
Город заполнили повозки для мебели, ковров и посуды. Появились лошади и кареты, которые нужно было тщательно осмотреть и проверить перед тем, как Его Христианнейшее Величество со свитой предпримет триумфальное возвращение в Париж, а остальные дворяне отправятся в свои вотчины по дорогам королевства к родным провинциям.
Анжелика по-прежнему совершала короткие прогулки в город, все еще надеясь встретить человека, который передаст ей какую-нибудь весть, или пытаясь обнаружить какой-то знак, а может быть, вновь увидеть англичанина, с которым она познакомилась в ту ночь на пляже в лагере торговцев. Пусть он был бессилен что-либо сделать, но он был другом Жоффрея.
Друг. Кто-то, кого связывали с мужем общие воспоминания, кто походил на него характером, манерой поведения и глубокими научными познаниями. Но едва ли он смог бы хоть чем-то помочь. Пожалуй, даже наоборот.
* * *
Неожиданно общество разделилось на собиравшихся в дорогу гостей, среди которых был король, и тех, кто оставался: горожан, местных жителей и басков. Целых два месяца они представляли собой одно целое, вместе переживали капризы погоды, укрывались от мощных весенних ливней и удушающей жары, делили радости и невзгоды. Внешне все выглядели довольными достигнутым результатом. Повсюду виднелись приветливые лица, слышались радостные речи, и казалось, прощание дается им с легкостью, граничащей с безразличием.
* * *
И все же невысказанная печаль тончайшей вуалью окутала край, куда возвращалась провинциальная безмятежность и тишина. Истинные чувства покоились где-то в глубине души под маской невозмутимости.
Дни торжеств подошли к концу, и радостно-возбужденные гости укладывали багаж. Их волнение, одновременно непосредственное и умело скрываемое, подобно морскому ветру и пульсу приливов и отливов, исчезая, оставляло после себя пустоту. Отголоски смеха, громких возгласов, музыки и звуков фанфар, ржания лошадей и скрипа карет постепенно затихали.
Молодая королева отправлялась навстречу своей судьбе.
Милостью небес французский народ полюбил новую королеву. На всем протяжении долгого путешествия в столицу, апогеем которого стал торжественный въезд в Париж, прекраснейший город на земле, Марию-Терезию встречали радостные, ликующие подданные. Ослепительное солнце Сен-Жан-де-Люза, очарование и богатство Франции надолго заслонили печальную правду о том счастье, в котором юная королева, возможно, не сомневалась и в котором, возможно, не усомнится, довольствуясь по своей наивности тем, что выпало на ее долю.
Ею будет часто пренебрегать тот, кому придется все прощать, ведь он был неотразимо красив и обладал безграничной властью. Из-за плохого знания французского языка ей так и не удастся по-настоящему сблизиться со своим окружением. Когда королевы-матери не станет, Мария-Терезия по-прежнему будет ощущать себя иностранкой среди пышного французского двора, под легкостью, веселостью и беззаботностью которого всегда скрывалась наглость, больно ранившая получившую строгое воспитание испанку, оскорбляя то, что для нее дорого и свято.
Судьбой ей была уготована грустная жизнь. Король, которого она боготворила, лишь изредка будет снисходить до ее просьб о любви. Зато никто и никогда, раздвинув утром занавесь ее ложа, не обнаружит Марию-Терезию одну, без супруга, как это случалось с другими французскими королевами. От подобного оскорбления она будет избавлена. Так Людовик сдержит свое обещание, данное супруге однажды утром в Сен-Жан-де-Люзе, — никогда не покидать ее.
Но пока грядущее скрыто во мраке, а ход истории нетороплив. Сен-Жан-де-Люз вскоре оправится от бурного нашествия именитой толпы. Остров на реке Бидассоа, избавленный от мостов и галерей, зазеленеет молодой порослью. Отдохнувшие от праздничной суеты прекрасные контрабандистки из пограничных деревень Пасая вновь поведут свои лодки через залив. Жизнь вернется в привычное русло.
Часть четвертая
Возвращение в Париж
Глава 16
Королевский двор возвращался в Париж. Позади, за холмами и равнинами, оставался Сен-Жан-де-Люз и Страна Басков.
Городок, в котором прогремели столь яркие исторические события, вскоре растерял блеск и внешне перестал отличаться от сотен подобных ему провинциальных городков.
На одном из поворотов дороги Анжелика отодвинула занавеску и выглянула в окно, чтобы в последний раз полюбоваться величественным пейзажем. Она уже не понимала, отчего так рвется сердце: то ли это ее раненая любовь, то ли ненависть к местам, где исчез Жоффрей.
Единственной четкой линией теряющегося в дымке пейзажа оставалась фиолетовая гряда Пиренейских гор, простиравшихся неприступной цепью от Средиземного моря до Атлантического океана.
Там, за ними, оставалась блистательная и мрачная Испания.
Преодолевая горы и долины, пересекая засеянные поля и пастбища, тянулся длинный караван: кареты, запряженные четырьмя, шестью или восемью лошадьми, повозки со всевозможной утварью, кроватями, сундуками и гобеленами, навьюченные мулы, лакеи и отменно вооруженная стража верхом на лошадях.
Из каждого города навстречу королевскому кортежу по пыльной дороге выезжали представители: эшевены или консулы[192] — и протягивали к королевской карете на серебряном подносе или на бархатной подушке символические ключи от города.
