– А я? – шепчу я.
– Гастингс заберет вас, как только дороги станут пригодны для путешествия, – говорит он очень тихо. – Я не могу ему помешать. Его сейчас держит только непогода; как только сойдет снег, он увезет вас. Я сам под подозрением. Остается молиться, чтобы меня не отправили в лондонский Тауэр по обвинению в измене, когда вас увезут от меня в Лестер.
Я чувствую, как меня трясет при мысли о расставании с ним.
– Вы не поедете с нами?
– Мне не позволят.
– Кто защитит меня, когда меня увезут из-под вашей опеки?
– За вашу безопасность будет отвечать Гастингс.
Я над этим даже не смеюсь. Я просто смотрю на Шрусбери долгим испуганным взглядом.
– Он не причинит вам вреда.
– Но, милорд, когда я снова вас увижу?
Он поднимается со стула и прижимается лбом к высокой каменной каминной полке.
– Не знаю, Ваше Величество, бесценная моя королева. Я не знаю, когда мы снова встретимся.
– Как я это вынесу?
Я слышу, как тихо и слабо звучит мой голос.
– Без вас… и леди Бесс, конечно же. Как я справлюсь без вас?
– Гастингс вас защитит.
– Он заточит меня в своем доме или хуже.
– Только если вас обвинят в измене. Вас нельзя обвинить ни в чем, если только в подготовке побега. Вы в опасности, лишь если поощряли восставших.
Он колеблется.
– Важно, чтобы вы об этом не забывали. Помните об этой разнице, если кто-то станет вас спрашивать. Вас нельзя обвинить в измене, если не будет доказано, что вы замышляли убийство королевы.
Он умолкает, потом понижает голос и говорит:
– Если вы хотели лишь свободы, тогда вы ни в чем не виновны. Помните об этом, если вас станут допрашивать. Всегда говорите, что вы хотели лишь освобождения. Они не смогут к вам прикоснуться, если вы будете настаивать, что планировали только побег.
Я киваю.
– Я поняла, я буду осторожна в речах.
– И еще осторожнее в письмах, – очень тихо говорит он. – Сесил – человек, который предпочитает письменные документы. Никогда не подписывайте ничего, что он может представить как измену. Он будет просматривать ваши письма. Никогда не получайте и не пишите ничего, что угрожает безопасности королевы.
Я киваю. Повисает тишина.
– Но в чем же правда? – спрашивает Шрусбери. – Теперь, когда все кончено: вы были в сговоре с северными лордами?
Я позволяю ему увидеть, как меня это развеселило.
– Конечно, была. А что мне оставалось?
– Это не игра!
Он поворачивается в раздражении.
– Они в изгнании, один обвинен в измене, умрут сотни людей.
– Мы могли победить, – упрямо говорю я. – Мы были так близки к этому. Вы сам знаете, вы думали, что мы победим. У нас был шанс. Вы не понимаете меня, Чюсбеи. Я должна быть свободна.
– Шанс был велик. Это я понимаю. Но вы проиграли, – тяжело произносит он. – И семьсот человек, которым предстоит лишиться жизни, и северные лорды, которых казнят или изгонят, проиграли, и величайший герцог Англии, боровшийся за свою жизнь и доброе имя, проиграл… и я вас потерял.
Я поднимаюсь и встаю рядом с ним. Если он повернет сейчас голову, он увидит, что я смотрю на него, подняв лицо для поцелуя.
– Я потерял вас, – повторяет он, делает шаг прочь, кланяется и идет к двери. – И я не знаю, как справлюсь с этим, как справлюсь без вас.
1570 год, январь, замок Татбери: Бесс
Не похожи мы на замок победителей. Гастингс угрюм, ему не терпится вернуться домой. Он говорит, что хочет сам поехать и проследить за повешениями, словно жизни наших людей – это просто развлечение, еще одна забава с убийством, когда слишком много снега для того, чтобы охотиться. Королева бледна и больна, жалуется на боль в боку, в ноге, страдает от головных болей и сидит в темноте в своей комнате, закрывшись ставнями от холодного зимнего света. Ей это все тяжело дается, да и неудивительно.
А мой господин тих и печален, словно в доме кто-то умер, тихо ходит по своим делам, почти на цыпочках. Мы едва говорим друг с другом, только о работе по дому и семейных делах. Я не слышала, чтобы он смеялся, ни разу, с тех пор как мы были летом в Уингфилде и думали, что королева вернется на свой трон в Шотландии уже на днях.
Правосудие Елизаветы сдавливает наши земли, как суровая зима. Новости о грядущих казнях просочились в народ, и мужчины исчезают ночами, не оставляя ничего, кроме следов в снегу, и жены их остаются вдовами, которым никто не поможет разбить лед в колодце. Здесь ничего уже не будет как прежде, не на памяти ныне живущих. Мы разоримся, если сильные молодые мужчины сбегут, а их сыновья займут их место на виселице.
Я не притворяюсь, что знаю, как править страной, я – женщина необразованная, и мне нет дела ни до чего, кроме заботы о своих землях и постройки своих домов, ведения счетов и воспитания детей, так, чтобы им досталось лучшее, что я смогу для них найти. Но я знаю, как управлять фермой, и знаю, когда земля разоряется, и я никогда не видела ничего печальнее и грустнее, чем северные земли в эту горькую, суровую зиму 1570 года.
1570 год, январь, замок Татбери: Мария
Бабингтон, милый мальчик-паж Энтони Бабингтон приносит мне моего песика, который упорно убегает из моих покоев, чтобы блудить на конюшне, где живет какая-то грубая сторожевая собака, которой он преданно поклоняется. Плохой песик; каковы бы ни были чары конюшенной суки, должен бы он быть поразборчивее. Так я ему и говорю, целуя его теплую шелковистую голову, пока Бабингтон держит его и говорит с алым лицом:
– Я помыл его для вас и вытер насухо, Ваше Величество.
– Вы добрый мальчик, – отвечаю я. – А он – плохой песик. Вам бы следовало его побить.
– Он слишком маленький, – неловко говорит он. – Слишком маленький, чтобы его бить. Он меньше котенка.
– Что ж, спасибо, что вернули его мне, – отзываюсь я, выпрямляясь.
Энтони сует руку под дублет, вытаскивает конверт, прижимает его к песику и отдает их мне вместе.
– Благодарю вас, Бабингтон, – громко произношу я. – Я ваша должница. Будьте осторожны, не рискуйте, – добавляю я тише. – Это серьезнее, чем приносить домой нашкодившего пса.
Он краснеет, как мальчишка – да он и есть мальчишка.
– Я что угодно сделаю… – заикаясь, выговаривает он.
– Тогда сделайте вот что, – предостерегаю я его. – Не рискуйте ради меня. Делайте лишь то, что вам ничем не грозит.
– Я жизнь за вас отдам, – поспешно говорит он. – Когда я вырасту и стану мужчиной, я вас сам освобожу, можете на меня рассчитывать. Я придумаю план, мы назовем его заговором Бабингтона, и все о нем узнают, и я вас спасу.
Я касаюсь его румяной щеки кончиками пальцев.
– И за это я вам благодарна, – тихо произношу я. – Но не забывайте об осторожности. Подумайте: вы нужны мне свободным и живым, чтобы вы могли мне служить. Я найду вас, когда вы станете мужчиной, Энтони Бабингтон.
