— Погоди, добрый человек, — мирно обратился к нему Брест.
Лошадка мужика, вздрогнув от резких ударов, припустила вперед, а мужик на повозке, осенив себя триной, облегченно уехал дальше.
Наёмник сплюнул, рядом с ним из травы вылезла Милка:
— Кто это были?
— Не ведаю, — пожал плечами мужчина, глядя в удаляющийся обоз. — Айда, следующего поймаем.
Они пошли в сторону виднеющихся неподалеку городских стен. Навстречу им катило несколько повозок, но ни один обоз не шел в город. Люди бежали. Брест хотел было подойти к дремавшему на козлах бородатому мужику, но Милка его остановила:
— Брестушка, милый. Я-то знаю, что ты добрый и честный, но вот по виду внешнему ты дюже на разбойника похож. Дай-ка я с ними погуторю.
Наёмник пожал плечами и махнул ей, дескать, вперед. Девица звонко свистнула, так что первый же крестьянин в телеге вздрогнул от неожиданности и сонно захлопал глазами:
— Тьфу ты! Чаво честной народ пугаешь?
— День добрый, дядя!
— Да какой там добрый, — отмахнулся мужик, — Надобно чегось?
— Путь мы держим в Тринницу, долго в родных краях не были, пошто люд-то уезжает?
Мужик на козлах воровато огляделся по сторонам:
— Недоброе вы времечко выбрали для возврата домой. Ох, недоброе.
— А что так? — встрял Брест.
Крестьянин смерил его подозрительным взглядом, но, видя мирное расположение воина, заговорщицки зашептал:
— Война в городе зреет. Междоусобица. Кто в луже крови сидеть не хочет, да добро бережет, давно ужо оттуда лапти навострил. А я, вот, задержалси. Жену-то наперед с шурином и детьми послал, а сам задержалси.
— О как! А из-за чего война-то? — Милка изобразила святую невинность.
— Да видно вы и впрямь долго в ентих краях не бывали. Солдаты Гжевика с церковью на ножах! Говорят, какую-то святыню не поделили, но я так думаю: враки всё это. Что Епископу, что Гжевику только повод нужон, чтобы власть в городе к рукам прибрать.
Мужик испуганно замолчал, глядя на внимательные лица незнакомцев. До крестьянина дошло, что уж больно много и неуважительно он отзывался об отцах города, и теперь сидел ни жив — ни мертв. Сказывали, что Хранители веры ходили переодетыми среди простого люда, да проверяли тайно на еретиков, а теперь и вовсе каждый второй в городе был шпионом и доносчиком. Сболтнув лишнего, мужик побелел, как полотно, а мозолистые натруженные руки судорожно сжали поводья.
— Не губите, судари, — только и смог выдавить несчастный.
Милка неуверенно поглядела на Бреста, а наёмник, быстро смекнув что к чему, грозно кивнул:
— Езжай уже. И не болтай лишнего каждому встречному.
Крестьянин сглотнул, молча кивнув, хлестнул лошадь. Путники проводили взглядом болтуна, а сами направились дальше по дороге. Брест уверенно шагал, погруженный в тяжелые думы. Бывшая служанка семенила рядом, завороженно разглядывая приближающиеся городские стены:
— Давно меня тут не было, — прошептала она.
Над городом плыли тяжелые тучи, надежно укрывшие солнце: скоро быть дождю. Домишки, выросшие уже за стеной, сиротливо жались друг к другу. Последний раз, когда Брест тихонько крался здесь, в них кипела жизнь. А теперь, словно корова всех языком слизала. Иногда в окнах проглядывали испуганные лица, но, несмотря на день, многие ставни были плотно закрыты. Конюшни стояли пустые, редкий человек попадался навстречу путникам. Наёмник кивнул в сторону:
— Туда. Надо навестить кое-кого.
Милка последовала за мужчиной, испуганно озираясь по сторонам. Она привыкла видеть город полный жизни: будучи девчонкой, нередко сбегала сюда с замковыми мальчишками, побродить по базарам, свистнуть яблоко-другое, за что потом получала от няньки нагоняя. А теперь город словно вымер. Тоска, страх и предчувствие беды черной змеей заползли за шиворот.
Мужчина с девушкой прошли мимо пустых домов, пару раз свернули и вышли, наконец, к добротно сколоченной избе. Двери были плотно прикрыты, но в хате кто-то был. Наёмник бухнул в стену:
— Лешик! Это я, открывай.
Бас мужчины прокатился по пустынным улицам, эхом отразившись от стен. Где-то вспорхнула стая птиц. В доме притихли, послышались шаги, и дверь осторожно приоткрылась. В щели торчал глаз:
— Едрит твою с молитвою, Брест, какого рожна ты тут орешь, а ну быстро заваливайся внутрь.
Дверь распахнулась, и грубые мужские руки затащили наёмника со служанкой внутрь. Пара постояла немного, привыкая к темноте, а после огляделась. Беглый стражник не узнал когда-то уютную хату. В доме пропала вся мелочь: утварь, половики, другое добро. Теперь посередине комнаты стоял только огромный дубовый стол, застеленный грубо нарисованной картой города, и толпа суровых мужиков в тяжелых латных доспехах, хмуро рассматривающих незваных гостей.
— Лешик? — спросил один из них, обращаясь к хозяину.
— Все в порядке, он свой, — успокоил его мужчина. — Это Брест, тот самый, про которого я баял.
Воины переглянулись между собой, один из них подошел к наёмнику вплотную:
— Так это ты у барона камень охранял?
— А что? — набычился в ответ мужчина.
Они стояли, сверля друг друга взглядами. Латник не уступал Бресту в росте, но в отличие от него, весь был закован в тяжелый металл.
— Плохо охранял, — криво ухмыльнулся он.
В воздухе запахло керосином. Было достаточно одного слова, чтобы рвануло. Лешик хотел было уже вмешаться, как за него это сделала Милка:
— Стоян?! Ты ли это?! — Девица вышла из-за Бреста.
Латник удивленно вскинул брови:
— Барыня?! Ты же померла!
Он попятился назад, пока не уперся в стол. Остальные воины отшатнулись, кто-то осенил себя триной, кто-то схватился за обереги. Милка сняла капюшон, представ перед ними хоть и чумазая, но довольно живая и даже здоровая.
— Стоян! — радостно взвизгнула она и бросилась на шею латнику.
Тот стоял ни жив ни мертв, даже боялся пошевелиться, на что бывшая служанка ему заявила:
— Ну, полноте, Стоянушка! Да живая я — живая. Не привид, не чудь.
Она быстро затараторила, рассказывая заново всю свою историю, правда, умолчав о жизни в корчме. С каждой фразой мужчина, названый Стояном, теплел взглядом, пока, наконец, не сжал в медвежьих объятиях беглянку. Милка только охнула, но вырываться не стала. По щекам сурового воина потекли слезы. Брест опустил глаза — негоже на мужскую слабость смотреть.
— Милка! Милочка! Что ж ты, дуреха, наделала! Ну, сбаяла бы мне про свою беду, дык я бы тебе сам пособил!
Девушка счастливая повернулась к наёмнику:
— Это Стоян! Друг мой давний! Ох и шкодили мы в детстве! Помню у тетки одной, большой такой, прилавок уронили, так все груши у нее рассыпались по базару…
Она еще что-то рассказывала, а воины за спиной своего соратника облегченно выдохнули. Лешик, махнувши рукой, пошёл к ожидающему его Бресту. Пока знакомцы миловались друг с другом, старые друзья решили обсудить дела.
— Где ж семья-то твоя? — спросил наёмник, отвернувшись от душещипательной сцены возвращения блудной дочери.
— Отправил вместе с отцом отсюда, а сам с товарищами остался. Беда стряслась, Брест. Хоть и оттягивали её, как могли, да не оттянули. Эти мужики — мои друзья из городской стражи, некоторые из замковой охраны. Говорят, вечером Хранители веры пойдут на замок.
— Да замок им ни в жисть не взять! Чем они там, чадовницами[1] перед стенами трясти будут?
— Епископ не дурак, в замке есть его люди, они и ворота откроют в нужный момент. Вячко, — Лешик поискал глазами нужного мужика, — Вон тот, в углу. Он из замка, сказывал, что внутри тоже не все гладко. Стража друг на друга волками смотрят. Кто-то пустил слух, что предатели среди своих есть, так теперь мужики грызутся по любому поводу — подлеца выискивают.
— Хитёр, паскуда, этот Епископ: соратников друг на друга науськать, — скривился наёмник. — Что же барон ему откупную за рубин не даст? Что-то не верится, что все из-за одного камня.
Его друг перешел на шепот:
— Сказывают, что камень этот какой-то силой обладает. Епископ сам его искал, но Гжевик церковника опередил — первый до сокровища добрался. А опосля решил пойти на мировую с тринниками да рубин в дар Трем преподнести.
