— Господин Ауэрбах…
И тотчас будто проявилась из нитей сети и теней: высокая, тонкая — сказать бы «изможденная», но было это чем угодно, только не изможденностью. Кожа, казалось, светилась — но, снова же, не назвать «бледной». И еще в одном слухи не врали: действительно, шелковое платье под горло, простого кроя, но такая простота не всякому мастеру будет под силу.
В другом, впрочем, слухи обманывали: никакой вуали. Седые волосы по плечам и спине. И — лицо такое, что перехватывало дыхание. При том, что, казалось бы, ничего особенного. Ну, нос. Ну, рот. Губы. Волевой подбородок. Однако же тело норовило вытянуться в струнку и прищелкнуть каблуками. Высшая соразмерность небесных сфер — наверное, можно было сказать именно так, если б слова стоили хоть чего-то.
— Оставьте нас, — человеку, что все так же стоял у дверей.
Тот послушался без единого слова: просто повернулся и вышел, плотно затворив дверь.
И теперь — уже ему, Конраду:
— Я знала, что вы придете.
Конрад не сумел удержаться, чтобы не спросить:
— Откуда же?
Госпожа Хильда усмехнулась:
— Вы не поверите, но… Мне напели киты.
— Напели?
— О, их мало кто слышит. Даже среди тех, кто называет себя «слушающими», — вы ведь, несомненно, знаете о таких?
Знает ли? Да он о них даже рисовал… Совершенно оголтелые субъекты, сказать откровенно. Фанатики. Фанатики, твердо убежденные в несовершенстве мира, — вот что опасно. А уж верить в то, что киты поют свои песни именно для людей, да только те не слышат или не хотят понимать… Против морской пехоты и броненосцев, конечно, «слушающие» выступать не решались, а вот торговый флот и рыбаки исстрадались. А уж Новый порт…
Придумывать о них истории было довольно забавно. Тем более, что Таможенный департамент неплохо платил за листаж.
Болтали, что «слушающих» охраняют плетельщицы. Не как слуг, но… Как-то так.
Госпожа Хильда, между тем, стояла, повернув лицо к Конраду. Под полуприкрытыми веками — он заметил — двигались белки.
И невозможно было избавиться от впечатления, что она глядит прямо ему в глаза. И — что видит.
Госпожа Хильда рассмеялась коротким горловым смехом:
— Странно, правда?
— Что именно?
— Странно, как все совпало.
— Если вы о моем спасении, то…
— Не только.
Ветром качнуло сеть, со стола спорхнул листок, и госпожа Хильда безошибочным движением подхватила его. Глаза все так же прикрыты, между веками все так же двигаются белки.
Конрад зябко передернул плечами:
— Я не понимаю…
— Этот город… Он — средоточие нескольких сил. Любая из них стремится, чтобы все происходящее оставалось предсказуемым в наивысшей степени. Есть династия Его Величества — мало что удержавшая в своих руках, но выстроившая этот город. Уже потому ее нельзя сбрасывать со счетов: Кетополис ее плоть и кровь, здесь повсюду отпечатки ее судеб, ее желаний, ее стремлений и страхов. Но плоть, как известно, слаба, а кровь стремится к самозамене, к воспроизводству. Его Величество — правит, но не управляет. Есть и другие — кто стремится именно управлять. Прежде всего — Канцлер, несчастный Монопод. Если Его Величество — все для города, то сам город — все для Канцлера. Больше у него — ничего нет, вся его история — пустота, а он желал бы эту пустоту всецело заполнить. Сделать собой. Одержать… Еще — есть Резник: они пришли в Кетополис вместе, Канцлер и Резник, так об этом говорят. И одному, и другому нужен весь город, весь без остатка, хотя ведут их разные грехи. Резник стремится к предсказуемости так же сильно, как и господин Канцлер, но так же, как и господин Канцлер — ошибается. Есть еще и Подземье: там скрыты многие ответы и там распрямляются многие пружины. Как говорится, что наверху, то и внизу, и это тот нечастый случай, когда дурацкая мудрость имеет хоть какой-то смысл. Однако же все это — факторы предсказуемые, поскольку они хотят быть предсказанными. Как «слушающие». Как киты, в конце концов. Но есть и фактор хаоса. Те, кто свободны. Свободны в той либо в иной мере. Неудачливые поэты и удачливые любовники. Художники и актеры. Их можно предсказать, но вот управлять ими… Когда мои дочери Плетут — они соединяют хаос и гармонию. Старая история: медвежьи жилы, рыбье дыхание, птичья слюна. Это всегда требуется, если на горизонте появляются чудовища. Но правда такова: чудовища освобождаются. Их нельзя связать: их можно победить, но — на время; лучше же всего — их превратить. Всякий пытается делать это по-своему: любить, держаться долга, играть… Ты — рисуешь. И кто скажет после этого, что наша встреча — случайна? Но кто скажет, что ее кто-то подстроил?
— Я все равно не понимаю…
— Я бы хотела кое-что тебе показать. Кое-что, чего не видел почти никто. Возможно, это поможет тебе… понять? увидеть?
Он и не заметил, как она перешла на «ты»: но в этом не было ни панибратства, ни холодного презрения аристократки. Просто констатация.
Хильда встала и в три шага пересекла комнату. Конрад в который раз удивился уверенности, с которой она двигалась здесь, среди занавешенных сетями стен.
Она подошла к столу, выдвинула ящик.
— Вот, — протянула Конраду папку.
Прямо рок какой-то преследовал его сегодня в образе таких вот папок.
Конрад осторожно принял — на папке не было и следа пыли, словно ее аккуратно и часто вытирали, — потянул за связанные тесемки. Потом откинул жесткую, в муаровых разводах обложку и — замер. Судорожно пролистал рисунки.
Растерянно поднял глаза, забыв, что госпожа Хильда — слепа.
Похоже, как и она сама.
— Да, именно, — откликнулась сразу же. — Именно так. Возможно, теперь ты понимаешь больше, чем тогда, когда шел на Стаббовы причалы.
— Я бы сказал, — пробормотал он, — что теперь я понимаю куда меньше. В смысле — больше фактов, но куда меньше понимания. В конце концов, я шел сюда вовсе не за этим.
— Ах, да, — проговорила госпожа Хильда чуть насмешливо, как показалось. — Сомские бобы. И вправду полагаешь, что они тебе помогут?
— Однажды — почти помогли.
— Почти, — повторила она. — Но ведь то, что случается однажды, — редко повторяется. Бобам нельзя верить: даже «слушающие», когда жрут их горстями, редко находят ответы на свои вопросы. Кажется, ты полагаешь, что бобы открывают новые двери? Но мне всегда казалось, что эти двери открываются только в тебе самом. Впрочем, хватит высокопарности. Лучше ответь, что ты думаешь об этих рисунках.
Конрад взвешивал каждое слово. Отчего-то поступать так казалось ему предельно важным.
— Эти рисунки… Их рисовал тот, кто, несомненно, мне знаком. И здесь — старые рисунки. И то, что на них изображено… Я бы сказал, что это странно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
