украдкой смотрела как Андрей копошился в коробках. Он плохо ориентировался в темноте и торопился. Одно неосторожное движение и господин Воронцов растянулся на полу.
Тина подбежала к мужчине, которого видела всего несколько раз за свою жизнь и которого успела возненавидеть так сильно, как только могла. Он лежал без сознания, окруженный тряпками и кусками картона. На нем был черный костюм, похожий на тот, который она испортила пловом.
— И стоило поднимать шум из-за костюма, когда дома у тебя сто таких же?
Едва ли Алевтина когда-нибудь поймет этого человека. Она всмотрелась в спокойные черты, решительный лоб, твердые сомкнутые губы, закрытые веки — все это вызывало в ней досаду и отвращение. Хотя когда-то… а, впрочем, не важно.
— Боже, пусть все закончится быстро, — Тина закрыла глаза и через какое-то время, обдумав дурацкую мысль, добавила, — но пусть ему не будет больно. Пусть он вообще ничего не поймет!
Глава 16. Среди тысячи свечей
Темнота вокруг выглядела неестественной. Казалось, что кто-то специально выкрутил со всех улиц лампы, и сейчас из-за угла появится пугающий ее монстр. Не такой, что из фильмов. Этого Тина бы не пережила точно. Небольшого чудовища из детских снов вполне хватит, чтобы довести до истерики. Хотя сейчас она могла заплакать и так, без всяких монстров.
Боялась Тина по настоящему, и ей ничего не пришлось делать с голосом, чтобы звучать правдоподобно. Она заикалась, проглатывала слова, всхлипывала и под конец бросила трубку. Боже, как же ей было страшно.
— Как думаешь, он придет? — она сощурилась, пытаясь разглядеть кого-то в темноте.
— Думаю, прибежит, — голос Виктора звучал куда тверже обычного. Ее до сих пор удивляли перемены, которые происходили с ним, каждый раз, когда Воронцов пропадал из поля зрения. Виктор словно нелепая гусеница, то превращался в бабочку, то возвращался в свое изначальное состояние. Вот только все это с ним совершенно не работало, и он всегда оставался просто гусеницей. Даже когда выдыхал и расправлял крылья.
— Мне бы твою уверенность…во всем этом… — Тина поежилась, хотя июль и выдался теплым, ее трясло от холода.
Где-то на расстоянии пары шагов раздался злой шепот:
— Я пошел, Андрей не должен меня здесь видеть.
— Не уходи, пожалуйста, здесь так темно и страшно! — Она оглянулась по сторонам, ища хоть какой-то луч света. Бесполезно. Глухая, неестественная темнота и вторящая ей тишина.
— Глупо бояться той, кого и так обокрали. Что с тебя взять, Ляля? — Виктор картинно растягивал слова, заставляя ее вслушиваться в каждое предложение. Она так и не заметила, как с ее плеча сорвалась сумка, только почувствовала жгучую боль на коже. Все произошло так быстро, что Тина только ойкнула.
— Это мое! — Она шагнула вперед и вытянула руку, чтобы поймать длинную ручку, но пальцы зацепились за рубашку и через мгновение повисли в воздухе — ничего. — Верни, там мои деньги, все, что у меня есть. Как я вернусь домой? Как поеду завтра на работу?!
— Ляля, я плачу тебе за реализм. Тебя обокрали? Обокрали. Вот и будь, пожалуйста, испуганной, обиженной, нищей неряхой. Тебе ведь не сложно, примерно такую я тебя и подобрал.
— Подобрал?! Ты…да ты… — она уперла палец куда-то в пустоту и замерла, так и не решаясь произнести слова, крутившиеся на языке.
— Я… Что я, Алевтина?
— Ничего.
Он сделал пару шагов в сторону и отчего-то вернулся назад.
— Вот еще, — Тина съежилась, сжалась маленьким ежиком при виде над головой занесенной руки. Боже, он ее ударит. Сейчас он ее ударит! Но вместо этого шершавая ладонь скользнула по щекам, размазывая по лицу что-то липкое и вонючее, — вот так куда лучше. Напиши мне потом, как все прошло.
Наконец раздались удаляющиеся шаги. Тина так и стояла на месте. Она молчала, поперхнувшись душившими ее словами. Кажется, что создавая людей, Бог перестарался и отдал всю подлость мира этой семье Воронцовых. Какие ужасные люди и как крепко она с ними повязана. Господи, только не зареветь. Не здесь и не сейчас. Она остервенело терла краем блузки лицо. Сухая синтетическая ткань только сильнее пачкала и размазывала грязь по щекам, но Алевтина этого не замечала. Она царапала кожу золоченой бахромой и думала о том, как бы ей не заплакать. Пожалуйста, Боже, что угодно, лишь бы не плакать.
— Пускай им все воздастся. Пускай они все помучаются. Господи, пускай…
Ткань медленно мокла от слез.
Она с интересом изучала привычки и повадки врага. Его слабости. Его желания. Запоминала и впитывала каждое сказанное им слово, зубрила, как школьный урок.
Сначала приходилось сжимать зубы каждый раз при встрече с ним. Контролировать все, что говоришь. Было не просто, но Тина справилась, компенсируя вынужденную сдержанность днем откровенностью ночью. Почти под утро, мучаясь бессонницей, она шептала страшные слова, уставившись в стену, откуда зияла дыра в обоях. Внутри тонкая каемка другого цвета, еще глубже — краска. Такое уродство и специально не сделать. Словно загипнотизированная Тина смотрела в темно-синее обойное пятно и шептала имя того, кто испортил всю ее жизнь.
Трудно понять, в какой момент наивная девочка стала обозленной, сломанной женщиной, но она точно знала, кто именно обрезал ее крылья.
Стены слушали молча. Других собеседников у нее не было. Она не пыталась найти здесь друзей, оправдать свои действия, начать жить как прежде. Только заработать на лечение папы, все остальное было не важно. Ради этого она слушала странные приказы Виктора, усомнившись лишь однажды.
— Мне не нравится это платье, — за невозможностью увидеть себя со стороны, Тина крутилась на месте и пыталась рассмотреть, как на ней смотрится странный, совершенно безумный наряд.
— Серьезно? А что еще тебе не нравится?
Пришлось приложить усилия, чтобы смолчать. Ах, как же хотелось бросить давно зревшее: «Все, мне не нравится все!». Подписывать нужные документы это одно, но рядиться в непонятные одежды и терпеть унижения… Нет такой цены для этого. И она бы давно отказалась. Она ведь пыталась, много раз про себя и один вслух, но в ответ получила язвительный вопрос:
— А твоя семья обрадуется, узнав, что их Ляля
