Казань и Симбирск, а не на Петербург? — прищурив один глаз, спросил граф.
— Я передумал.
— Ну, если сие не столь сложно, то рекомендую передумать еще раз.
— На этот раз не собираюсь.
— Ну, так я скажу по-другому. Уезжай как можно скорее... и притом на восток, а не на север. Знаешь, что сказал мне не далее как вчера главнокомандующий князь Голицын? «Чего это все прапорщики взбесились, скачут эскадронами в столицу?! Я по сему соображению запретил выдавать подорожные. Хотя кое-кто успел улизнуть». Понял?
— Все же мне необходимо ехать в Петербург, и я прошу...
— А позвольте спросить, молодой человек, зачем это поворачивать обратно?
— По моему соображению, политика должна измениться... Я имею в виду греков. Флот будет необходим, и каждый морской офицер...
— Все это хорошо, — перебил Остерман. — Изволь точно указать день выезда в Казань и далее в Симбирск... если не хочешь, чтобы я выпроводил тебя со своими людьми!
«Значит, как под арестом», — подумал Завалишин.
ПАУЗА
Когда умирал король Франции, герольд выходил на балкон королевского дворца и мрачно сообщал народу:
— Le roi est mort![3]
И тут же, не давая пройти ни одной секунде, другим тоном, еще громче возглашал:
— Vive le roi![4]
Ни одной секунды Франция Валуа и Бурбонов не должна была оставаться без короля. Это было бы потрясением основ, поруганием порядка и права. Все сдвинулось бы с места. Настал бы хаос. Не просто было умирать королю Франции!
Умер Александр I. Автократ, глава обширной империи. Умер неожиданно, далеко от столицы, на другом конце огромной страны, в маленьком захолустном Таганроге. В черном траурном одеянии, загоняя лошадей, мчался вестник смерти через всю Россию.
Столица узнала о кончине царя последней.
С такой же торжественностью и также загоняя лошадей, мчался в Варшаву другой герольд, спеша сообщить Константину Романову о том, что со смертью брата он становится самодержцем, царем России, Польши, великим князем Финляндии и прочая, и прочая, и прочая...
Русские цари и придворная камарилья не хуже французов знали неписаное правило: ни секунды промедления в вопросах престолонаследия.
Деловая и хищная немка — императрица Мария Федоровна не теряла времени. Она взяла дело в свои руки. Сенаторы, отлично понимавшие опасность промедления, собрались в Москве и Петербурге и провозгласили царем старшего брата усопшего, Константина Павловича, пребывавшего в Варшаве на посту наместника царства Польского.
Гвардия и сенат присягнули новому императору.
Казалось, все идет своим чередом. Но...
Быстро ездили в те времена фельдъегеря. Не жалели ни лошадей, ни собственных сил. И уже на третий день столица знала: Константин от престола отрекся...
Был нарушен закон непрерывности самодержавной власти. Один царь был мертв — другого, здравствующего, еще не было. Возникла пауза, междуцарствие, и от этого мог создаться хаос, национальное бедствие.
Царь был необходим. И таким царем, по петровскому закону престолонаследия, становился третий сын Павла I — Николай.
А следовательно, нужна была и новая присяга.
Рылеев и другие вожди тайного общества решили, что настал момент для действий, — момент, какой может не повториться. Солдатам и матросам надо внушить мысль, что вторая присяга незаконна. Что она против правил, против дедовских обычаев, против бога.
Казалось, сами события подсказывали заговорщикам путь действий, целесообразных и решительных. Наступал исторический момент, упустить который было, по мнению многих, нелепо. Более того — преступно.
ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ
— С вами мечтает встретиться прибывший из Москвы отставной подполковник барон Штейнгель.
Константин Иванович Торсон внимательно смотрел в лицо Головнину. Глаза Василия Михайловича потеплели.
— Умнейший и честнейший человек! — сказал Головнин.— У нас с ним много общих знакомых и даже друзей. Поднявшись на большую высоту, он и на посту правителя гражданской канцелярии московского главнокомандующего оставался скромным и дал пример, каким должен быть государственный деятель. Потом его, кажется, убрали?
— Мало сказать — убрали! Его затравили. Ему не нашлось иной деятельности, как должность управителя частным винокуренным заводом.
Головнину уже рассказывали о Штейнгеле.
Тоскуя по просветительской деятельности, этот морской офицер открыл частную школу, в которой юношам внушали передовые мысли. Враги позаботились, чтобы школа была закрыта. Тогда начались скитания Штейнгеля. Упорного, героически твердого человека бросало из конца в конец империи. Где только ни бывал он, всюду сеял мысли о необходимости просвещения, о гражданской доблести, о деловой честности. Его энергия, обширные познания и опыт привлекали к нему внимание самых высоких особ. Но Александр с завидным постоянством на всех ходатайствах о нем писал отказ.
— Вчера я сказал барону о вас, Василий Михайлович. Он оживился и с горячностью воскликнул: «Вот с кем мне необходимо встретиться!»
— Я готов! — сразу же отозвался Головнин. — Когда и где?
— Если не возражаете — у вас, с согласия милой Евдокии Степановны.
— За нее ручаюсь. От эполет и сабель она уже устала. Штатский сюртук спокойнее. И пожалуй, будет лучше, если он придет в такой час, когда мы сможем поговорить без посторонних.
— Думаю, что и он мечтает о такой встрече....
Когда барон Штейнгель явился к Головнину, Василий Михайлович сразу провел его к себе в кабинет и указал на кресло.
— Я польщен вашим согласием уделить мне время для беседы наедине, — сказал гость.
— А правда, это очень показательно. Два дворянина, патриоты отечества, нуждаются в тайной беседе. Отдаю себе отчет — время особенное. Междуцарствие...
— Цари меняются. Отечество остается.
— Но сколь многие надеются на перемены к лучшему!
Оба помолчали.
— Я вижу, — прервал наконец молчание Штейнгель,— у вас на почетном месте висит портрет Платона Яковлевича Гамалеи. Всегда с благодарностью и почтением вспоминаю этого ученого и благородного мужа.
— Так же, как и я, — ответил Головнин. — Я заметил, что благодарность учителям приходит обычно с опозданием.
— Жизненный опыт рассеивает юношеские заблуждения, накапливает доброе, уносит лишнее.
— Наш с вами жизненный опыт во многом сходен.
— Но временами разительно несхож. Я имею в виду...
— Я понимаю. В то время, когда вы, как подобает патриоту и гражданину, деятельно и доблестно
