Потом досталось саблей и Уланову, однако он был подобран тем же преданным слугой и только чудом выжил, хотя и не хотел жить. Кстати сказать, отряд Аристова был все-таки настигнут правительственными войсками и разгромлен, так что жертва Уланова все же не пропала даром. Но это мало облегчило его душу. С тех пор он вел существование уединенное, угрюмое и, женившись на старости лет на барышне Талызиной, сделал последнюю отчаянную попытку обрести семейное счастье.
Не Алексею судить, удалось ли отцу стать счастливым. Едва ли! Над ним, конечно, всю жизнь довлели чудовищные воспоминания о том, как он сам, своими, можно сказать, руками перерезал горло любимой жене и сыну. Во имя долга, во имя чести, во имя Отечества.
Не странно ли что второй сын его, Алексей, тоже вынужден в чем-то повторить судьбу отца? Конечно, по сравнению с жертвой Уланова — старшего дань младшего Уланова на алтарь Отечества — так, мелочь, нуль без палочки, всего лишь безымянное воспоминание, но господи боже ж ты мой, как болело, как ныло его сердце в тот миг, когда он с усилием разомкнул пересохшие уста и. выдавил:
— Это была женщина…
Он лежал ничком, вжавшись лицом в пол, а потому не мог видеть, как князь Каразин резко шатнулся назад, словно слова Алексеевы обернулись полновесным кулачным ударом.
— Женщина? Какая еще женщина?! — воскликнул он изумленно. И только головой покачал, получив едва слышный ответ:
— Этого, сударь, мне неведомо…
Март 1801 года.
Той зимой столица была весьма неприглядна… Погода, и всегда в эту пору неприветливая, казалась особенно немилостивой. Солнце почти не показывалось на низко нависшем сером небе. Люди с трудом заставляли себя выходить из дому. И не только из-за погоды! Полиция усиливала меры стро — гости до такой степени, что вся столица, чудилось, находится на осадном положении. В девять вечера уже ставили на главных улицах заставы, через которые никого не пропускали, только врачей и акушеров.
Это последнее узаконение вызвало судорожные улыбки на некоторых лицах: ведь, как было известно, сам император скоро ожидает в Михайловском дворце разрешения от бремени двух особ, с которыми он в это время был близок. Одна из них была княгиня Гагарина, другая — камер — юнгфера, а попросту — горничная императрицы, госпожа Юрьева. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно! Общее настроение было такое: “Сам бог нас оставил!”
Не удивительно ли, что все, куда ни кинь, причину этого явления видели только в одном человеке. Русский царь плох, поэтому “сам бог нас оставил”! Необходимость решительного шага витала в воздухе, об этом говорили даже извозчики, даже в питейных заведениях то шептались, то болтали о скорых переменах.
Что доходило из этих слухов до Павла? Чему он верил, чему не считал нужным верить? Его наружным спокойствием нельзя было утешаться. Но сыновние чувства… Петр Алексеевич Пален, человек на редкость холодного темперамента, расчетливый, умный, обаятельный, хитрый, мудрый, вероломный и в то же время умеющий быть беззаветно преданным неким понятным только ему идеалам, он понимал, или ему казалось, что он понимает, те причины, которые внешне заставляли Александра колебаться и отмалчиваться в ответ на все сделанные ему намеки.
Однако он не собирался оставлять великого князя в покое и ждал только удобного случая, чтобы им воспользоваться. Случай все не шел… Тогда Пален решил рискнуть так, как умел это делать только он один — он, кого сами же кур-ляндцы называли pfiffig — хитрый, лукавый.
Конечно, pfiffig, конечно… только во имя чего? Пален ничего не потерял при Павле, карьера его была стремительна, он сосредоточил в своих руках высшие посты в государстве, власть его была почти неограниченна. Пален был тем редким типом царедворца, который служил не императору, а империи, не царю, а царству, не государю, а государству. Он служил великой, могучей, непобедимой, православной Российской империи.
Ее международному престижу, ее прошлому и будущему! А человек, руководивший этой империей, делал все, чтобы уничтожить идеалы Палена, вдребезги разбить их. Вот почему Петр Алексеевич был готов не только к перевороту, но и к цареубийству. Вот почему не боялся рискованных шагов. “Бог надоумил меня”, — скажет он потом. Да, возможно, он был единственным человеком, которого в ту пору бог воистину не оставил!
…Это произошло 9 марта. Придя, по обыкновению, к императору рано утром, в семь часов, Петр Алексеевич застал Павла очень озабоченным и не просто серьезным, но даже мрачным. Император стоял под дверью и, едва министр вошел, захлопнул за ним дверь и последовал к столу за его спиной. Пален насторожился, однако оставался внешне спокоен. Тем временем Павел забежал вперед и несколько мгновений разглядывал своего министра с новым, подозрительным, изучающим выражением. Потом выпалил:
— Вы были в Петербурге в 1762 году? — Да, государь, — кивнул Пален, начиная понимать, куда ветер дует, и придавая лицу своему выражение истинного pfiffiga: самое что ни на есть непонимающее. — Но что вы хотите этим сказать, ваше величество?
— Вы принимали участие в заговоре, лишившем престола моего отца? — начиная дрожать, выкрикнул Павел.
— Господь с вами, ваше величество, — покачал головой Пален. — Я был в то время слишком молод. Кто я был? Простой унтер-офицер в одном из кавалерийских полков. Сами посудите, мне ли было решать судьбу государства? Быть действующим лицом в перевороте?! Нет. Но почему вы задаете этот вопрос?
Павел резко отвернулся, потом снова взглянул на министра, и во взгляде его смешались ненависть, и страх, и обычное для него выражение сдержанного безумия.
— Потому что… я чувствую, что и теперь хотят повторить то же самое!
На какой-то миг Пален ощутил, как у него мгновенно пересохли губы, а ладони похолодели. Но тотчас приступ малодушия прошел, Пален, взглянув на государя, со слабой улыбкой спросил, выделяя слова:
— Вы чувствуете или знаете наверняка, ваше величество?
Если он хотел успокоить императора, то едва ли в этом преуспел. Павел сделался бледен:
— Знаю наверняка, говорите вы? Получается, я не ошибся! Получается, есть нечто, что мне следует знать!
Теперь успокоить его было уже невозможно. Пален знал по опыту, что когда лицо Павла вот так желтеет, глаза начинают закатываться, ноздри раздуваются, значит, на него вот-вот накатит один из тех приступов бешенства, сладить с которыми не мог никто: ни окружающие, ни он сам. В ответ на увещевания, слезы, мольбы он мог только выдавить сквозь зубы: “Отстаньте! Не могу сдержаться!” — и продолжать буйствовать.
В русских деревнях встречаются иногда женщины, которых называют кликушами. Говорят, они одержимы бесом Кликой, который заставляет их буйствовать и неистовствовать. Этих кликуш порою напоминал Палену император, но если баб можно было привести в чувство увесистой пощечиной, то не станешь же хлестать по физиономии императора, как бы тебе ни хотелось это сделать! Тут нужно было средство более радикальное, пощечина моральная, вернее сказать, хороший удар обухом, и Пален понял, что вот тот случай, которого он ждал. Пан или пропал!
