Впрочем, для бунта хватает поводов и кроме обветшалых отелей.
Случается, что, проснувшись утром или возвратясь с прогулки в номер, я спрашиваю себя:
— Что я здесь делаю?
Выражаясь просторечно, чувствую я себя тут не в своей тарелке.
20 декабря 1975
Вчера я говорил о дорогих гостиницах и их клиентуре — старухах, обладательницах огромных состояний, драгоценностей, которых хватило бы на жизнь целой деревни, и старичках, которые хоть и впадают потихоньку в маразм, тем не менее являются президентами компаний и председателями административных советов, продолжают руководить крупнейшими фирмами мира.
Это напомнило мне о воззрениях другой эпохи, эпохи моей юности. Мы были «людьми искусства». Искусство было для нас главной ценностью. И мы считали, что неприлично ради одного мертвеца, пусть даже фараона, воздвигать пирамиду, которая, конечно, пережила века, но стоила жизни десяткам, если не сотням тысяч людей.
Подобное век за веком происходило чуть ли не на всех континентах. Ацтекские и инкские монументы были воздвигнуты не по желанию большинства, а по воле одного человека или небольшой секты, удерживавшей власть.
То же самое, увы, и с произведениями искусства более близких времен, в частности Ренессанса, когда несколько государей и кондотьеров из чистого тщеславия поддерживали знаменитейших художников.
Когда мне было двадцать лет, я то и дело слышал:
— Уничтожьте торговлю предметами роскоши, и вы тут же уничтожите кустарные промыслы вроде плетения кружев, резьбы по дереву и камню, кожевенного и кузнечного ремесел…
Помню, что тогда я был обеспокоен этим выводом. Конечно, кое-какие кустарные промыслы на некоторое время захирели. Но сейчас они возрождаются. К примеру, почтовые отделения, административные здания теперь не выглядят как тюрьмы или казармы. Для их строительства приглашают лучших архитекторов, для отделки нанимают лучших декораторов, и они выглядят если уж не роскошно, то по крайней мере светло и радостно.
Самое прекрасное в мире метро было создано не бельгийскими финансистами, которые строили парижское метро, а москвичами. Почему бы народным массам, которые в конечном итоге оплачивают все счета, не позволить себе то, что позволяли иные богачи, оплачивая красоту ради славы и личного удовлетворения?
Версаль остается достопримечательностью мирового значения и, вероятно, шедевром гармонии, но возведен он за счет голодавшего народа.
Я предпочел бы, чтобы Версаль, если он действительно необходим, построили по своей охоте маленькие люди; он служил бы местом гуляний, украшен был бы менее изощренно и зачастую не так безвкусно.
Там мочились на лестницах. Испражнялись за кустами знаменитого Ленотровского парка. Стоило ли обращаться к так называемым прославленным архитекторам и скучивать сотни придворных, мужчин и женщин, вокруг одного-единственного человека?
Это напоминает многотонные каменные глыбы, нагроможденные над трупом фараона, усыпанным драгоценностями и дорогими вещами.
Мэрии теперь не такие мрачные, как некогда. Но осталось еще много общественных зданий, которые каждому дают понять, что в обществе он всего лишь пешка и вступает туда, где обращаться с ним будут как с пешкой.
Не думаю, что огромное состояние — необходимое условие любви к искусству или прекрасному. Напротив. Многие богачи погрязли в своебразном дурном вкусе: они хорошо себя чувствуют среди кричащей показной роскоши, она дает им ощущение своего отличия от остальных людей.
Не так давно в многочисленные дорогие рестораны и ночные кабаре пускали только во фраке или смокинге.
Как-то в Париже одного из моих сыновей, с которым я договорился пообедать в ресторане при шикарной гостинице, не впустили, потому что он был в «водолазке».
Сейчас в большинство роскошных заведений пускают не только в «водолазках», но даже в джинсах: они стали униформой папенькиных сынков и дочек.
Иначе говоря, искусство зависит от отдельных личностей, но народ восприимчив к нему и готов способствовать его развитию.
Это можно видеть по телевизору чуть ли не ежедневно. Профсоюзы, левые политические группировки уже не собираются в темных, прокуренных помещениях, чуть ли не тайком, как было во времена моего детства; нет, сейчас их собрания проходят в помещениях, ни в чем не уступающих залам казино; разница лишь в том, что большинство казино старомодны, в них слишком много позолоты, но это и естественно, ведь они предназначены для определенной части общества, для которой золото — бог.
4 января 1976
Всю жизнь повсюду, и в городе и в деревне, в любой среде, среди бедных, полубедных, полубогатых и богатых, я слышал одно и то же слово:
— Папаша Луи — оригинал.
Или:
— Маркиза де 3.— оригиналка.
Существуют оригиналы разного рода. Помню пожилого человека, видимо имевшего небольшую ренту, потому что он не работал, а целыми днями рыбачил на Маасе. Для привады рыб он, прежде чем забросить удочку, набивал рот опарышами и с силой выплевывал их, разбрасывая по воде.
Знал я одну приходящую служанку, отнюдь не бедную. Ходила она всегда в огромных мужских башмаках. Маленькая, почти горбунья, она выглядела в этих чудовищных башмаках совершенно нелепо.
В той же деревне в небольшом домишке жила женщина, державшая с десяток кур. Яйца, которые они несли, она не ела, а продавала. Овощи со своего огорода — тоже. Ни с кем не разговаривала: придет в базарный день на рынок и слова лишнего не произнесет. У нее была ферма, которую она сдавала в аренду, а весь доход от нее копила, хотя наследников у нее не было.
Я знавал всяких оригиналов и вот сейчас думаю, не являемся ли мы все, без исключения, оригиналами.
Возьмем оригиналов стыдливых или, скажем, хорошо вышколенных оригиналов.
С точки зрения биологии двух одинаковых мужчин или женщин не существует. Любой из нас — это прототип, уникальная модель, никто ни в чем не похож на своего соседа.
Разве что в том, что большинство людей, достигших зрелости, — конформисты.
Для большей части приобщение к конформизму начинается с детства. Чуть ребенок поднимается на ножки, его начинают «воспитывать», как молодых зверей в цирке, которые всю жизнь будут показывать один и тот же номер на арене диаметром тринадцать метров, потому что во всех цирках мира арены имеют одинаковый размер.
Конформистами являются и те, кто перенимает жесты, манеру говорить, одеваться и даже цвета галстука какого-нибудь клуба или университета.
В Англии, где оригиналов больше, чем в любой другой стране мира, выпускника Оксфорда или Кембриджа узнают по манере говорить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
