Этим только объясняю разнообразие и животных видов, что не могли, если по уму, развиться сами, и растений, что чересчур уж… ну не могу представить, из чего развились. Слишком уж отличаются от всего привычного.
А Фрида, летуны и прочие-прочие, это те, у кого сдвиги в генной карте не кажутся такими уж опасными. Разве что священнику, а челяди это по фигу. Как и воинам гарнизона, которые знают, но помалкивают. А теперь и я буду помалкивать…
Я разохотился, пировал вместе со всеми, жрал в три горла, запивал слабым вином, ел сочные фрукты, куда более сочные, чем покупал на рынке, чувствовал себя легко и приятно. Мелькнула мысль, мое положение и есть как раз то, о котором мечтает каждый житель моего мира, измученный демократией. Здесь четкое разделение на сословия, переход из одного в другое просто невозможен. Челядь служит челядью из века в век, дети повара становятся поварами, а дети конюха – конюхами. Правда, я не понял, как же с остальными детьми, вряд ли здесь система «айн киндер», но решил пока не вдаваться в такие подробности.
Сенешаль, как узнал невзначай, служил тоже семьсот лет верой и правдой, пока я его не уволил методом усекновения головы. А нового так и не назначил, если не считать, что велел Гунтеру взять на себя и эти обязанности. Впрочем, почему бы Гунтеру в самом деле не подрабатывать по совместительству и сенешалем?
Поверхность темного красного вина в моем кубке колыхнулась, что вообще-то понятно: все стучат по столу, задевают ножки сапожищами, но я насторожился, повел по сторонам очами.
Гунтер, не самый чуткий, но не выпускающий меня из виду, приблизился с большой чашей.
– Вашей милости угодно другого вина?
– Гунтер, – сказал я, – в замке есть люди, которые не совсем такие, как все…
Его лицо стало серьезным, но не спешил с ответом, чтобы не попасть впросак, а когда я замолчал, после паузы спросил осторожно:
– Ну… не совсем, конечно, но чуточку есть…
– Так вот я тоже такой, – признался я. – У меня седалищный нерв всегда чувствует приближение неприятностей.
– Да, ваша милость…
Хмель, как рукой сняло, я вылез из-за стола, кивком пригласил с собой. За спиной остались пьяные крики удалых гуляк, песни и веселье, я вышел во двор, уже ночь, прислушался, толкнул дверь в подвал и пошел по каменной лестнице.
Навстречу пахнуло сыростью, плесенью, сильным ароматом множества сортов вин. Гунтер шел следом, прислушивался, наконец насторожился, прошептал:
– Какие-то толчки…
– Господи, – сказал я с облегчением, – я уже подумал, что чудится.
– Нет, ваша милость. Неужели снова лезут твари из преисподней?
Я остановился, такая мысль почему-то не пришла в голову, чуть было не развернулся и не побежал обратно. Гунтер смотрит с ожиданием, я сказал быстро:
– Собери всех, кто еще может держать в руках оружие! Приведи Рихтера и отца Ульфиллу!.. Пусть спускаются в подземелье!
Гунтер крикнул:
– Всех соберу! Но вы, ваша милость, слишком далеко не спускайтесь! Кто знает, что на этот раз…
– Да я вас подожду…
– Эх, ваша милость, я вас уже знаю!
– Дождусь, – пообещал я.
Он на всякий случай пугнул перед уходом:
– Теперь могут послать что-то пострашнее!
Не могут, мелькнуло в голове, а пришлют обязательно. Всегда присылают на вторую попытку покруче воинов, а не слабее. А нас и те, прошлые, едва не стерли в порошок. Если бы не колечко.
Мои пальцы инстинктивно проверили мой арсенал. Пировал я без доспехов, в рубашке с закатанными рукавами и расстегнутой на груди. Но на поясе меч и молот. Главное же, колечко на пальце. Если в нем батарейка не разрядилась, то есть доспехи, нет доспехов – какая разница…
Наоборот, мелькнула мысль, в доспехах при замедлении времени двигаться куда тяжелее. Вырубленный в каменной толще подземный ход опускается неторопливо, с суровым достоинством. После двух десятков грубо высеченных ступеней всякий раз небольшая площадка, затем снова двадцать ступеней.
Судя по ним, ступенями, пользовались в древности совсем не карлики. Впрочем, кроманьонцы были рослым и крепким народом, как и всякие там древние греки, это затем человечество накрыла странная волна измельчения, когда самые просторные доспехи русских богатырей Куликовской битвы или рыцарские доспехи героев Кресси и Пуатье не налезали в мое время даже на двенадцатилетних подростков.
Похоже, этот подземный ход вырубили еще до спада: головой не задеваю свод, ступени просторные, а рукояти негасимых факелов как раз для моей широкой, очень широкой для нынешних людей, ладони.
Я спускался настороженно, то и дело касался то рукояти молота, то меча, но еще чаще сдвигал пальцы левой руки, чтобы ощутить мое серенькое с камешками, такое неприметное кольцо.
Глава 7
Подземные толчки здесь не сильнее, но отчетливее. Даже не толчки, я бы определил их, скорее, как стук. Так, по рассказам, перестукиваются заключенные в тюрьмах, а еще стучат в корпуса затонувших подлодок, сообщая о прибытии спасателей. А оттуда стучат в ответ.
Наконец стук начал как бы ослабевать, пришлось вернуться немного, здесь наиболее отчетливо, даже в самом деле учуял толчки.
Я прождал с четверть часа, затем отдаленные голоса, грохот сапог, лязг оружия и плохо подогнанных доспехов, в обрамлении круга света показалась галдящая толпа с обнаженными мечами в руках.
Впереди Зигфрид и Гунтер, по бокам, насколько позволяют ступени, неизменные Ульман и Тюрингем, а за ними дюжины две закованных в доспехи воинов.
Они остановились в трех шагах, а через их плотные ряды протиснулся к моему удивлению запыхавшийся отец Ульфилла. По мясистому лицу текут крупные мутные капли, жадно хватает широко раскрытым ртом воздух, в правой руке крест, в левой – толстая книга, конечно же Библия.
От грузного тела пошла волна жара, шибануло сильным запахом конского пота.
– Сатана… – прохрипел он, – рвется из ада?.. Мы должны остановить…
Я кивнул:
– Хорошее решение, святой отец. Остановить и загнать его обратно.
Зигфрид возразил бодро:
– А шкуру снять?.. Я уже наловчился на шкуроснимательстве всякого разного…
Подземные толчки становились сильнее. Я оглядел бледные даже в красном свете факелов лица, взглянул на Гунтера и Зигфрида. Их лица суровы и угрюмы, ладони на рукоятях мечей, забрала пока подняты, глаза серьезные, но страха в них нет.
– А может, – предположил я, – это у кротов начинается брачный период?
Зигфрид хмыкнул, показывая, что шутку понял, остальные оставались серьезными. Гунтер сказал мрачно:
– Мы не знаем, что за зверь ломится из преисподней, но… не разбегаться же? Это наш мир.
– Мы его встретим, – сказал Ульман твердо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
