— К чему же еще такое надругательство?!
— Римское человеколюбие запрещает казнить невинных дев. Приговоренных к смерти лишают невинности, чтоб соблюсти закон.
— Ты видел их казнь?
— Нет, меня выбрали для участия в гладиаторских играх. Выбирал сам Красс. Двенадцать несчастных пленных рабов легло под моим мечом. На тринадцатом поединке народ римский даровал мне жизнь и свободу. Я записался в армию. Но спасти Арну не смог. Ее и Фабиолу на арене растерзала стая волков. Арна, сломленная своим унижением, упала и была вмиг растерзана. Твоя Фабиола защищалась, как воин. Истекая кровью, она успела задушить одного волка. Храни этот свиток…
XIV
Черная измена Махара, успехи Лукулла смели все расчеты Митридата и его союзников. Передовые отряды римлян все чаще и чаще тревожили отступающих.
Тиграну римские лазутчики несли богатые дары. Сенат гарантировал сохранить трон за его потомством, обещал титул царя романолюбивого, свое покровительство и защиту от народов гор, исконных врагов Армении. Тигран просил время на размышление. Митридату слал клятвы в незыблемой верности, но с подмогой не спешил.
Тем временем новый удар обрушился на голову Митридата. Ушли парфы. Пятьдесят тысяч кочевников бесшумно снялись в ночи и исчезли в песках. Фраат Третий, царь Парфии, тайком от своих союзников заключил с Римом сепаратный мир. Теперь на одного воина Митридата приходилось два легионера.
Когда на пути встала Акилисена — горный кряж, богатый водами, лесами и дичью, Митридат приказал остановиться и готовиться к бою. Тиграна с подмогой перестали ждать.
Воины уныло оглядывались: Акилисена не была родиной ни для понтийцев, ни для скифов, ни для сирийцев. Это был просто перекресток путей войны. Гору обнесли рвами, нагромоздили камней у расщелин.
С укрепленных позиций было видно: римляне не спеша разводят костры, готовят пищу, осматривают и примеряют боевое снаряжение. Подкрепившись, так же не спеша двинулись. Бой, как обычно, открыли новобранцы. Они выскакивали вперед, бахвалились, вызывали на поединок храбрейших. Вот еще совсем желторотый верткий мальчишка, кривляясь, выкрикивает, что справится с десятком варваров. Кто-то из сирийцев пустил стрелу. Пронзенный велит упал, почти детским визгливым голосом выкрикивая проклятия. Римляне кинулись в атаку. Сирийцы отразили натиск и клином врезались в ряды легионеров. Темные фигуры римлян перемешались с яркими одеждами восточных войск. Сверкнула чешуя панцирей македонских наемников. На левом фланге бирюзовой пеной рассыпалась конница Артаксеркса. Колхи, лазы и албаны защищали центр. Арабы, савроматы и скифы сражались на правом фланге. С гиком, горяча коней, они наскакивали на медленно двигавшегося врага, осыпали его отравленными дротиками и мгновенно отступали, чтоб через минуту вновь устремиться в атаку.
Филипп с отрядом дворцовой стражи охранял Эгиду Понта. Сплотившись вокруг знамени, вожди войск — Митридат, Артаксеркс, шейхи обеих Аравий, князья народов гор — руководили битвой. Митридат хмурился. Артаксеркс благодушно, точно перед ним разыгрывалась красочная пантомима, оглядывал поле битвы.
В гуще сражающихся он мельком заметил Гипсикратию. С копьем наперевес она промчалась среди сирийских войск. Антиох ударил на римскую ставку. Захваченный врасплох, полураздетый Лукулл выскочил из шатра. Он на ходу застегивал латы на своем дородном теле. Гипсикратия метнула в него копье, но промахнулась. Выхватив меч, направила коня к римскому полководцу, но легионеры быстро перегруппировались и сомкнули каре вокруг своего вождя. В Гипсикратию полетел град дротиков. Антиох, дико крича, кинулся на выручку. Сирийцы лавиной устремились за своим царем. В брешь римской цепи ворвался отряд Люция.
— Перебежчиков не щадить! — закричал Лукулл. Дородность и одышка не мешали быстроте и точности его движений. Одним ударом он разрубал жертву от плеча до пояса и продвигался вперед.
Перед ним выросла щетина копий. Однако мысль захватить Гипсикратию опьянила римского вождя. Владея таким залогом, он продиктует Мнтридату любые условия. Она тут, рядом — но в это время юный Антиох изогнулся и метнул копье. Лукулл очень ловко подхватил его на щит и снова взмахнул мечом. Нападавшие на него сирийцы попятились. Это минутное замешательство дало перевес римлянам.
Статный трибун в алом сагуме[37] вступил с Гипсикратией в поединок. Царица, метнув копье, обняла шею своего коня. Верный скакун вынес ее из боя. Трибун не преследовал. Это было бы слишком рискованно, а жизнь римского патриция драгоценна. Он стегнул коня и отъехал в безопасное место.
В дело вступили триарии. Как всегда, им предоставлялось последнее слово на поле битвы. Оттеснив и частью смяв отряд Люция, отборнейшие воины римского резерва замкнули кольцо вокруг сирийцев.
Стоя недвижно, закованные с ног до головы в железо, триарии равномерно и метко кидали копья. Вблизи они казались совершенно неуязвимыми.
Антиох и горстка бывших гелиотов еще сражались. Их прикрывала баррикада из павших тел.
На невысоком холме показался статный трибун в алом сагуме.
— Достать! — крикнул он, указывая на сирийцев.
Антиох узнал Эмилия Мунда, любовника своей матери, и метнул в него дротик. Триарии, вздевая трупы на копья, быстро разбрасывали прикрытие. Мунд что-то снова крикнул. В воздухе взвилась петля и захлестнула Антиоха. Вмиг через трупы его потащили к трибуну.
— Щенок моей потаскухи! Я так и знал. — Мунд сам сорвал с пленника доспехи и ударил его плетью. — Будь ты проклят! Мало ты крови испортил мне в Антиохии.
Удары сыпались один за другим. Сквозь тонкое полотно хитона выступили кровавые полосы. Но мальчик молчал. Наконец трибун пнул пленника ногой в лицо и, зло усмехаясь, распорядился:
— Подберите! И еще проучите палками, но только не до смерти, а то пропадет мой выкуп.
Между тем персидская конница схватилась с триариями. Римские всадники пытались прикрыть свою пехоту, но были вмиг опрокинуты. Пригнувшись к седлу, Митридат жадно следил за боем.
— Лучше нет персидской конницы, но и скифы не уступят! Ах, Антиох, славный, храбрый царевич Антиох! — Он гикнул, увлекая за собой кочевников. Скифы и арабы ударили на римлян сбоку…
* * *
Сорок пять дней длилась осада лагеря понтийцев. Македонскую фалангу римляне опрокинули в первые же дни. Ветераны Армелая, обезоруженные, бросались на вражьи пики. В плен не сдался ни один. Драконы гор иберы, смяв римскую легкую пехоту, ушли в пустыню — недалеко: их догнала конница Лукулла и перебила поодиночке. Еще более печальная участь постигла арабов. Римляне вырывали им языки и, отрубив по локоть руки, выгоняли в пустыню. Царю Персиды Лукулл предложил почетный мир, но Артаксеркс, рассмеявшись, приказал наградить золотом отважных послов и повел остатки своей конницы на свежие римские силы.
«Это безумие!» — с ужасом подумал Филипп, видя, как всадники с дикими воплями несутся на железные квадраты римских когорт.
Он метался по полю. Гибнет все: слава, миродержавие Понтийского царства, воинская честь, но он еще жив, его не берут римские стрелы — почему? Почему ему не суждено погибнуть как воину?
Италийские перебежчики, не отступив ни на шаг, полегли вокруг своих орлов. Между трупов, собирая сухой бурьян и обломку копий, бродила высокая седая женщина. Она окликнула Филиппа:
— Помоги мне.
Филипп вскрикнул от изумления и горести. Перед ним была Фаустина. Она безмолвно указала на труп, прикрытый плащом, и принялась разводить костер. Филипп помог ей возложить тело Люция на погребальное пламя.
— Я не могу оставить тебя одну.
— Я остаюсь с моим супругом. Твое место там.
Вдали еще кипела битва. Филипп ушел оглядываясь.
Фаустина вынула кинжал и, поцеловав лезвие, вонзила себе в грудь.
Римляне подожгли лес. Началась паника. Пылающая чаща обдавала бойцов удушливой гарью. Колхи в истерзанных тигровых шкурах еще сражались.
Над грудой мертвых тел, озаренный лесным пожаром, вставал черный силуэт старого Понтийца. Гипсикратия прикрывала его своим щитом.
— Грузи казну! — крикнула она Филиппу. — Скачи в Армению к дочери царя!
XV
Златошерстный скакун распластался в беге. Вдали слышался топот. Ближе, ближе… Филипп обернулся. Взошедшая луна осветила сухую фигуру кочевника. Царь?
— Она ранена, — крикнул издали Митридат.
Филипп натянул поводья. Лошади поскакали рядом. Гипсикратия, призрачно-бледная, лежала на руках царя.
— Спи, девочка, — Митридат поцеловал ее глаза.
Ночной холод пустыни заставил беглецов жаться друг к другу. Филипп долго не мог уснуть. Со смертью Люция рвалась последняя привязанность к близким. Он положил руку на грудь. Под хитоном, обернутый в синюю тряпочку, на тонком шнурке висел ржавый гвоздь.
