Женщины, создания бесчувственные и вообще нечуткие, совершенно не заметили, что мои доспехи стали несколько иными, зато мужчины со всей деликатностью сразу поинтересовались, где купил и сколько отдал, больно хорошо подогнаны, чувствуется рука настолько опытного бронника, что прям ювелир, а не бронник.
Я сказал таинственно, что это боевая добыча. Во время прогулки увидели скачущих навстречу группу мунтвиговцев. Хреймдар, защищая сюзерена, сразил всех, а мне пришлось, чтобы его не обидеть, взять хотя бы доспехи в качестве трофея.
— Представляю, — проворчал недовольно Сулливан и завидующе вздохнул, — что он хапанул себе! Маги, они такие…
— Везет же вам, ваше высочество, — сказал Палант. — Хорошо быть принцем.
— Еще бы, — добавил Сулливан, — вон и Мишелла сюда идет, издали глазки строит… Пойдемте, сэр Палант, прочь, пока в шею не погнали. Это точно не к нам.
Палант вздохнул, уходя:
— Ему во всем везет…
— Готовьте армию к выступлению! — крикнул я вдогонку.
Мишелла, издали расцветая благосклонной улыбкой, идет, обворожительная и благоуханная, плечи чуть отвела назад, я сделал вид, что стараюсь не смотреть на ее грудь, но не могу, зачарованный весь и уже забалдевший, бери меня голыми ногами…
Хреймдар вывел арбогастра под уздцы, гордый и улыбающийся до ушей.
— Ваше высочество, смотрите, даже не хромает!
Я взглянул на герцогиню, сказал величественно:
— Спасибо, грум. Можешь иттить.
Мишелла перевела взгляд на великолепного коня, на его блестящую, как драгоценный черный обсидиан или даже агат, кожу… и конечно же как-то все-таки увидела, не понимаю как, снежно-белый шарф с ее крупными инициалами, обернутый вокруг ноги от копыта и до колена.
Лицо ее окаменело, Хреймдар что-то понял и попятился, мы оба ощутили, как в воздухе запахло грозой с громом и молниями.
Я заулыбался счастливо и воскликнул, вдохновенно протягивая ей навстречу руки:
— Милая Мишелла, вы заметили? У вас зоркий глаз! Ни одна мелочь не ускользнет! Я просто безумно счастлив, что оценили это священнодействие с вашим шарфом и конем, что равно божественному откровению и проникновению!.. Таким образом, мой конь благодаря магическому обряду с вашим шарфом становится сферическим конем в вакууме, что дает ему особую выносливость и скорость даже при беге!.. А наши души, что интересно тоже, соединяет!
Она спросила язвительно:
— Вашу с конской?
Я небрежно отмахнулся.
— Наши души соединены давно, но теперь и ваша с нами!.. Я чувствую вас… Ох, как я чувствую… А вы?
Она опасливо отступила на шаг.
— Ничего я не чувствую, — сообщила она с достоинством. — Я приличная женщина!
— Ах, леди Мишелла, — произнес я проникновенно, — как нам с конем повезло!.. Это же не Буцефал какой или ацефал, а наш родной, настоящий, а теперь уже и непростой, благодаря священному обряду с вашим шарфом!.. Перед ним склонят головы Янардаг и Боливар, не говоря уже о доблестнейшем Россинанте! Только Инцитат и Маренго могли бы соперничать… чуточку, но Инцитат — светло-серой масти, а Маренго и вовсе белый арабский скакун, но даже самый простой народ знает сокровенную истину, что самые быстрые кони на свете — вороные. Даже песню помню, что «…вороных никому не догнать»!
— Да, — проговорила она, утопая в информационном море, — вороные… да… но белый конь… красивее!
— Принц на белом коне, — сказал я понимающе, — да-да, это правильно. А я вот принц на черном, потому пошел, пошел, пошел… Зайчик, уходим! Нас отсюда послали.
Она воскликнула непонимающе:
— Нет-нет, никуда я вас не посылала!
— Шарфа стало жалко? — спросил я понимающе. — Все равно не отдам. Теперь это символ.
— Ах, сэр Ричард, — воскликнула она обиженно, — как вы не понимаете наши возвышенные женские натуры!
— Значит, — сказал я с надеждой, — не в шарфе дело?
— Ах, сэр Ричард!
— Мне, право, стыдно, — сообщил я. — Хоть и не понял, за что, но у меня такая чувствительная натура, что вот прямо на животе пошли вот такие красные пятна! Хотите, покажу?
Она отшатнулась, замахала руками.
— Нет-нет, мужской живот — это так неприлично! Да еще здесь…
— Что в нем неприличного, — ответил я обиженно, — я еще и обволоситься не успел как следует. Ладно, как хотите. У нас в Сен-Мари это жест особого доверия! Не хотите вы сближения и взаимопроникновения чуждых культур…
Она сделала большие глаза.
— Сэр Ричард, как не стыдно? Что вы мне предлагаете? Сближение — это еще так-сяк, но вот так сразу и проникновение, извините, культур? Я порядочная женщина!.. Как такое можно, когда мой жених почти рядом?
— Вообще-то да, — признался я, — рискованно. С другой стороны, романтика…
Она слегка заколебалась, быстро зыркнула по сторонам.
— Да, о вас говорят, что вы человек рискованных решений… Но не безрассудных, надеюсь?
Я посмотрел, как шевелится у нее за краем выреза платья, понял, что соглашаться рискованно, может она согласиться, сделал вид, что подкрутил несуществующий ус, и сказал гордо:
— А что за жизнь, если без риска? Ну убьют, ну лишат титулов и отнимут имения… Но ведь зато!
Она отступила еще на шажок, покачала головой.
— Сэр Ричард, это вы, мужчины, такие рисковые существа, все можете поставить на карту, но мы, женщины, должны быть осторожными и благоразумными.
— Эх, — сказал я подчеркнуто горько, вот щас пойду и убьюсь о крепостную стену. — Что ж, я не отступлюсь! И что-то придумаю.
Она поощрительно улыбнулась, а я поклонился и, схватив недоумевающего Зайчика под уздцы, потащил его обратно в конюшню, устроил его получше, потом трусливо выглянул из двери, ушла или не ушла.
Фух, ушла, хорошо, но надо сматываться. Мишелла, как сказала герцогиня, — женщина настойчивая, а мне только ерунды в постели недостает. Один часок вот такой расхлябанности может стоить проигранного сражения.
Зигфрид бдит у двери моих покоев, я кивнул дружески и прошел к себе, где остановился посреди комнаты и осмотрелся, есть ли здесь мои вещи, которые стоит взять, или же я выше вещизма…
Далеко из лагеря донесся требовательный зов трубы, повелевающей начинать движение дальше на север.
Бобик внезапно остановился, шерсть поднялась дыбом, он воззрился в пустое пространство, глаза налились кровью.
Я быстро перешел на тепловое зрение. В голове зашумело, но я подавил короткий приступ головокружения, ибо в сером с красноватыми пятнами мире угрожающе быстро приближается отчетливый красный силуэт человека с оранжевой головой
— Стой, — сказал я. — Я знаю, кто ты.
Фигура остановилась, через мгновение незнакомец вышел из незримности, и я тоже поспешно вернулся к обычному зрению.
Чужак остановился, на нем плащ с накинутым на глаза капюшоном, но когда поднял голову, я увидел страшные красные глаза, неподвижные и нечеловеческие.
Он прохрипел сдавленным голосом:
— Ты и близко не подошел к пониманию, раб.
— Да ну?
— Взгляни, — сказал он приглашающе. — Взгляни и… умри.
Он вскинул над головой руки, между ладонями блеснула и затрепетала, усиливаясь, зловеще-синяя молния.
Однако я медлил, выжидая. Синяя молния разом померкла, а в его растопыренных руках мрачно заблистал синими искрами длинный меч.
Он раскрыл левую ладонь, отпуская лезвие меча, правая крепче перехватила рукоять и красиво подняла меч над головой вертикально, как мерцающую полосу синего света.
— Впечатляет, — произнес я, — только этот пустячок можно и без дешевых эффектов.
Он холодно прищурился.
— Как именно?
— Вот так, — ответил я. И вытянул руку, изготовив пальцы. Рукоять тяжелого меча возникла, как всегда, неожиданно, я едва удержал его на весу, но удержал, а острие замерло в дюйме от его груди. — Теперь поняло?
Он очень медленно опустил руку с мечом, но я требовательно коснулся самым кончиком впадины между ключицами, и он разжал пальцы.
Меч вывалился из ослабевших пальцев и звякнул о пол. Я повел бровью, он понял и послушно пнул ногой его в сторону.
— Теперь хрюкай, — велел я, — кто ты и почему здесь?
Он по-прежнему не двигался, глядя на меня устрашенными глазами, а я старался держаться с величавой небрежностью могучего мага, который прямо вот создает из воздуха волшебные мечи, а не просто переносит из одной комнаты в другую.
— Я всего лишь на побегушках, — произнес он совсем другим голосом. — Таких у чародея Саймона много.
— Это у Мунтвига главный? — спросил я.
— Нет, — ответил он. — Главный — Мирандель.
— Понятно, — сказал я. — Саймон один из помощников?
— Да…
— Сколько таких у Миранделя?
— Двенадцать.
— Почему не тринадцать? — пробормотал я. — Все-таки сатанисты… Ах да, для вас сатанисты — мы… Добро бьется с добром, и какое победит, то и добрее, а которое проиграет… станет в памяти потомков таким черным Злом, что сам дьявол рядом покажется белоснежным голубком. Ты должен был провести теракт? Или диверсию?
