— Да…
— Сколько таких у Миранделя?
— Двенадцать.
— Почему не тринадцать? — пробормотал я. — Все-таки сатанисты… Ах да, для вас сатанисты — мы… Добро бьется с добром, и какое победит, то и добрее, а которое проиграет… станет в памяти потомков таким черным Злом, что сам дьявол рядом покажется белоснежным голубком. Ты должен был провести теракт? Или диверсию?
Судя по взгляду, он не понял, что это такое, лишь уловил суть вопроса и торопливо замотал головой.
— Нет-нет, я всего лишь наблюдатель!
— За чем? Или, наверное, за кем?
Он вздрогнул и опустил голову под моим взглядом.
— За вами, — пробормотал он. — Ведь это вы, ваше высочество?
— Оно, — подтвердил я. — Что надо было узнать?
Он ответил с некоторым недоумением:
— Прежде всего, живы вы или… почему-то нет. Простите, но я мелкая сошка, мне никто не объясняет, что и как. Велели узнать, и я отбыл.
— Как? — спросил я в упор.
Он вздрогнул, съежился, но я смотрю в упор, он совсем зачерепашился, даже заулитился и проговорил виновато:
— Не знаю…
— Как это?
— Мне дали выпить что-то гадкое, — проговорил он дрожащим голосом, — а потом я слушал, как во сне, какие-то слова… Вот и все. Очнулся уже на дороге, а по ней идет навстречу ваше войско. Ничего узнать не успел, передать — тем более.
Я крикнул громко:
— Зигфрид!.. Не спишь?
Дверь распахнулась, Зигфрид вбежал с обнаженным мечом в руке и решительным видом.
— Обыщи, — велел я, — сними с него все амулеты, кольца, браслеты, пояс.
Чужак побледнел, явно что-то при обыске потеряет ценное, но я снова поднял меч и упер ему в горло, и он застыл, пока Зигфрид снимал с него все, что я велел, а по своей инициативе хотел снять еще и штаны, но я отмахнулся.
— Достаточно, что лишил пояса. Теперь он штаны из рук все равно не выпустит… Передай его Норберту.
Он его уволок, пойманный даже не противился, ощутив в Зигфриде нечто такое, чему не посопротивляешься, а я подумал, что защита наша ни к черту не годится, если чужаки могут вот так легко проходить через нее, как нож через лист лопуха.
Надо озадачить священников, если не сумеет Хреймдар…
Уже собранный в дорогу, я вышел в коридор и начал спускаться по лестнице, где догнал леди Марго. Она обернулась, женским чувством охотницы ощутив альфа-самца, ее лицо на мгновение вспыхнуло радостью, но тут же потускнело.
— Ваше высочество, — произнесла она грустно, — вы дали мне просто невыполнимое задание.
— Что? — спросил я с подчеркнутым недоверием, в то же время тщательно скрывая облегчение. — Неужели вам… не удалось? Ушам свои не верю, дайте мне другие!
Она горестно вздохнула.
— Представьте себе. Уж поверьте, я пустила в ход все наши женские штучки, даже запрещенные, но он, увы, оказался до неприличия тверд и безупречен.
— Мерзавец, — сказал я грозно. — Так хотелось вами полакомиться! Как он мог… А вы в самом деле старались?
Он воскликнула:
— Еще бы! Это дело чести! Да-да, у женщин тоже она есть, только своя, вам непонятная. И у нас тоже рейтинг, как и у вас, только у нас свои турнирные поединки и свои победы.
— Мерзавец, — повторил я, — да как он посмел быть лучше меня? Нет, я этого так не оставлю!
— А что вы с ним сделаете? — спросила она с надеждой.
— Не с ним, — ответил я гордо, — а с собой! Даю обет не касаться женщины… ну не буквально, а в постели, пока его кто-то не совратит с пути верности нашей милой Франке!
Она заломила руки.
— Ой, как я хочу таких мужей! Можно даже троих…
Глава 14
Я оставил ее на лестнице, внизу в зале меня ждет Джеффери Дрейко. Этот красавчик из благодарности, что я взял его в поход, то и дело старается оказывать мне разные услуги, заприметив, что обхожусь без пажа и даже оруженосца.
Он бросил короткий взгляд на Марго, в глазах отразилась непривычная для него печаль, а когда посмотрел на меня, я увидел тень даже не грусти, а вечной тоски на его гладком и без единой морщинки челе.
— Как они так живут, — сказал он задумчиво, — как они не убили друг друга… Барон знает, что она развлекается на стороне, однако она и его любит и охотно делит с ним постель. Она знает, что барон не упускает случая поволочиться за ее подругами, и те нередко уступают его ухаживаниям… И — ничего!
Я поинтересовался деликатно:
— У тебя не так?
— Нет, — ответил он со вздохом. — У меня есть красивая девушка, к которой вернусь, однако я схожу с ума от ревности, когда она улыбается — еще только улыбается мужчинам! — и я готов запереть ее в высокой башне, чтобы даже еду ей носила только старая служанка!.. Понимаю, так нельзя, поступаю по-свински, но едва выезжаем ко двору… как на нее смотрят, как раздевают взглядами!
— А что, — спросил я, — она точно неверна?
— Не знаю, — ответил он убито, — я стараюсь не давать ей возможности. Ох, как я мечтаю о верной супруге!
— Верная супруга, — повторил я медленно. — Да, это большое достоинство. В этом случае даже не важно, если она и мужа не любит… Как там сказала одна дама: я другому отдана и буду век ему верна… Верность важнее любви, это и козе понятно. Верность — это гарантия, что воспитываешь своего сына или свою дочь, а не соседское дитя…
Он вздохнул, что-то в моем голосе недостает уверенности и законченности, проговорил тихо:
— Да-да, иначе меня ревность сведет с ума!
Я невольно вспомнил трепетную и стыдливую Франку, она верна нам с сэром Мидлем, другим мужчинам не позволит даже отпустить в свой адрес фривольный комплимент… и я верю, что она и любит нас обоих, странно как будто, но с другой стороны — почему нет? Что мешает любить двоих?
Он снова вздохнул, провел рукой по лицу, смахивая тяжелые мысли, спросил уже другим голосом:
— Вы слышали, у Норберта пополнение?
— Что, — спросил я, — уговорили?
— Уломали…
Норберта вчера целый день уговаривали взять одного из малость диковатых, но крепких и верных, как псы, сыновей одного из крохотного горного племени Горящих. Когда они стреляют из лука, тот накаляется так, что начинает светиться, а потом вспыхивает и горит.
Норберт не поверил, велел показать, я сам наблюдал и видел, как этот Дилвар Круглохолм, так зовут этого юношу, стонет от боли, но стреляет и стреляет, потому что из горящего лука стрелы летят втрое дальше и бьют точнее.
Нам объяснили, что когда враг уже близко, они отбрасывают лук и хватаются за меч, но тот вскоре раскаляется точно так же в ходе боя. Дилвар, как рассказали, дерется бешено, пока сам не падает замертво. Его спешат оттащить в задние ряды, где лекари приводят его в чувство.
Я тоже заколебался, хоть такой воин стоит десятка, но каждое сражение для него заканчивается ожогами и мучениями, однако епископ перекрестил его и сказал строго:
— Господь ничего не дает даром. Неси этот крест! Таково твое испытание. Ваше высочество, если уж Господь дал ему этот дар, то с какой-то целью!
Слушавшие его рыцари перекрестились и дружно сказали «аминь», а Дилвар, сияющий и довольный, побежал седлать коня.
— Нам тоже нужно готовиться, — сказал я. — Из лагеря пешие части уже выступили. Конница Клемента, если не ошибаюсь, тоже выходит на дорогу…
Он сказал поспешно:
— Побегу поднимать своих!
— Торопись, — велел я. — Я только попрощаюсь с хозяевами, а потом догоню всех.
Он выбежал, и почти сразу за окном звонко пропела труба. Я шагнул в сторону выхода, но дверь распахнулась, в зал вбежала Гизелла, раскрасневшаяся и с блестящими глазами.
Я не успел вскрикнуть, как она вскинула обе руки и разом выдернула длинные заколки из башни волос. Те освобожденно и очень эротично хлынули темными потоками на плечи, спину и грудь, а женщина с распущенными волосами — это почти голая, и я, застыдившись, вскрикнул торопливо:
— Леди Гизелла?
Она прокричала непривычно хриплым голосом:
— Сэр Ричард… вы победили!.. Я боролась долго, но внезапно ощутила всю глубинную сладость Тьмы и порока. Вы забрали мою душу… берите и мое тело в свой ад, властелин Тьмы!
— Э-э, — проблеял я, — леди Гизелла…
— Берите, — сказала она страстно, — берите меня всю!.. Хватайте, насилуйте, втопчите в грязь, я хочу увидеть всю низость порока и ощутить его невыразимую сладость и счастье оказаться на самом дне…
Во дворе протрубили снова, уже требовательнее.
— Э, леди Гизелла, — сказал я быстро, — не надо сбрасывать все, в одежде грешить намного Противнее, что значит — интереснее. Вы правы, я возьму вас в свой ад, но сделаем это еще ужаснее… Слышите зов трубы?
— Да… Это в ад?
— Почти, — сказал я, — любая война — дорога в ад. Но мы сделаем иначе. Я сейчас на коня и смотаюсь в этот ад, а вы сперва отправляйтесь к местному священнику… поняли?
