Иногда он, Сталин, думает, что было бы для него лично и для всей той ситуации полезней: чтобы Троцкий не приехал в Россию, остался бы в Канаде, где его интернировали бы в лагеря еще, скажем, на год, или все-таки выгодно Сталину его возвращение? Ну, в первом случае его, Сталина, политическая борьба за власть после смерти Ленина была бы здорово облегчена. Троцкий очень сильный противник, и не потому, что очень уж силен, а потому, что другой, чем они все: и он, Сталин, и Зиновьев, и Каменев, и этот упрямый трепач Бухарчик. Совсем другой. Он как бы не участвует во всеобщих шушуканьях и старается наносить удары по-другому. Но, может быть, если бы Троцкий так вовремя не появился, не за что было бы и бороться? У них, марксистов, это называется «роль личности в истории». Да существует ли история без личностей? Но из каких ничтожных мелочей эта роль складывается!
К счастью, впервые он, Сталин, справился с Троцким еще при жизни Ленина. И он надеется, что рано или поздно последует окончательная победа. Им вместе не жить, разное понимание судьбы народа.
Сначала, так называемые вожди, пи-са-те-ли, просто ленились по-настоящему заниматься делами, рутинной ежедневной государственной и партийной работой. А потом, когда увидели, что трудяга Сталин все подобрал, все, что оставили они, забрал себе, заворковали и заныли про демократию. Как же так, почему все решается без обсуждения, без постоянной дискуссии? А дискутировать, когда каждая минута многое значит и в огромной стране все время что-то происходит, дискутировать в такой ситуации некогда: задержался — опоздал, сметут. Но только все демократию понимают по-разному, одни видят работу в постоянном споре и культивировании несбыточных фантазий, а другие — в устройстве государства и жизни. Это обычное состояние Троцкого: «ни мира, ни войны».
Определилось все это, началось еще с Бреста, куда Ленин послал Троцкого заключать мир с немцами. Нарком по иностранным делам! Надо было думать о своем народе, о своем крестьянстве, а Лев Давидович читал немцам проповеди и все ждал, что из-за сочувствия к российскому пролетариату поднимется заграница. Все ждал мировой революции. Все выступал на мировой сцене. Все работал на историю. Какую порол уважаемый вождь чепуху! «Я считаю, что до подписания мира необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы наглядное доказательство враждебности между нами и правящей Германией». Собственная страна разваливается, солдаты забили и загадили обе столицы, стоят непахаными поля, а они все мечтают и фантазируют. Где эта мировая революция?
А Бухарин, всю жизнь проведший по заграницам, подпевал интеллектуалу Троцкому в ответ на нажим Ленина: «Ошибка Ленина в том, что он смотрит на это дело с точки зрения России, а не международной». А с какой, собственно, точки зрения надо было смотреть? Китаец, что ли, был Ленин! Ильич просто понимал, что если не заключим мы этот мир быстро, как обещали народу, то заключать его придется уже другому правительству. Марксизм здесь в том, что народ сметет. А горячий Николай Иванович Бухарин все талдычил: «Международная точка зрения требует вместо позорного мира революционной войны, жертвенной войны. Схватка первого в мире государства рабочих и крестьян… должна побудить европейский пролетариат немедленно выступить на его защиту». Это, что ли, марксизм и демократия? А потом, показав всей планете и демократию, и дискуссию, под немецкими штыками отдав Прибалтику, Украину и Кавказ, большевики подписали этот мир и спасли возможность построения другого общества. Он, Сталин, за то, чтобы даже насильно заставить людей жить хорошо.
Когда же все было разнесено по словам, а еще больше когда от ужаса надвигавшейся смерти Ленина Зиновьев и Каменев испугались прихода и кровавой власти Троцкого и, в надежде потом скинуть «этого грузинского кинто» со счетов, объединились с ним, со Сталиным, Троцкий вдруг снова заговорил о демократии. Как же так, кто-то правит, а его к власти не допускают! Он то охотится на зверя и птицу, то пишет теоретические книжки, то делает заготовки для мемуаров, а с ним никто не советуется. И самонадеянный Троцкий предпринимает экстренные меры: в «Правде» появляется статья Карла Радека «Лев Троцкий — организатор побед». Кто здесь шьет и за какие коврижки — и слепому видно. Троцкий требует «своего», «законного», ведь он же второй. А потом уже сам Лев Давидович пишет письмо в ЦК. Мало партийной демократии. А ему тут же подпевают соратники. Веяние нового времени — коллективное письмо! Это уже оппозиция. Пишут «старые большевики». Тоже жаждут демократизма. Он, Сталин, переводит это по-другому: хотят боя. Сейчас он, уже поднакопивший аппаратных сил, готов этот бой дать. Сначала на площадке противника — словом. Специалист по слову у нас ведь товарищ Троцкий. «В рядах оппозиции имеются такие товарищи, как тов. Белобородое, демократизм которого до сих пор остается в памяти у российских рабочих, Розенгольц, от демократизма которого не поздоровилось нашим водникам и железнодорожникам, Пятаков, от демократизма которого не кричал — выл Донбасс…». Разберемся со всем этим. И разобрались. Ленин еще был жив, его невероятный авторитет был неколебим, Ленин, конечно, по-своему не любил Троцкого и ничего ему не забыл, это был враг, это был соперник, но это был человек общего дела. Несмотря на все это, на партийной конференции нынешнего, 23-го, года и Троцкий, и его демократическая оппозиция были осуждены. Методы нового управления партией и страной были закреплены. Ему, Сталину, было известно, как вытянуть доставшуюся ему страну, ее простой народ к достойной жизни. И он всегда знал, кто ему станет мешать.
В конечном счете, именно о нем, Сталине, в своем «политическом завещании» Ленин не написал ничего плохого: ну груб, ну нетерпим. Сталин понимал, чем вызвана такая минутная нетерпимость. Переместить на другое место. О других «вождях» было написано хлеще. «Про него» это все скорее мелкие недочеты и недостатки, вполне, кстати, прощаемые. Ленин всегда помнил, что Сталин самый верный. Как неверующий Фома оказался самым преданным. Кто Ленина спас в июле семнадцатого?
Это были, наверное, лучшие молодые воспоминания Сталина. На знаменитую июльскую демонстрацию, организованную большевиками, — это был почти вооруженный переворот, а если не переворот, то его репетиция — Временное правительство ответило очень точными шагами. Тогда в город, на Васильевский остров, высадились вооруженные революционно настроенные кронштадтцы. Они уже давно перебили своих офицеров. В разных концах столицы шли митинги. Толпа матросов, помитинговав возле особняка Кшесинской, направляется к Таврическому дворцу, где со вчерашнего дня, с 3 июля, заседает I Всероссийский съезд Советов. Именно здесь, во время открытия съезда, делегат Ленин выкрикнет знаменитое «Есть!» на суждение меньшевика Церетели, заявившего: «В настоящее время в России нет политической партии, которая бы говорила: «Дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
