— А сколько вам тогда лет было?
— Не помню. Уже, наверно, большая была. На рыбалку ездила, юколу делала. Вот как сейчас Лариска, была.
Внучке бабушки Хутык, о которой идет речь, лет тринадцать.
— А сколько вам сейчас?
Бабушка Хутык виновато смотрит на меня, переводит глаза на бабушку Мэлгынковав и, наконец, признается:
— Не знаю. У нас никто этим не интересуется.
Теперь моя хозяйка приходит на помощь подруге:
— Тогда этим никто не интересовался. Ни я, ни дед Хэччо, никто не помнит. Даже некоторые молодые совсем не помнят.
— Но как же вы оформили пенсию — на глазок, что ли?
— Зачем — на глазок? — с обидой говорит бабушка Мэлгынковав. — Нормально в конторе оформили. Пришли туда, Наташка спрашивает, сколько вам лет записать? Уже совсем старая, пенсию получать нужно. Я говорю, пиши сто лет. Она говорит, это много, вам семьдесят хватит. Я говорю, а пенсия тогда большая будет? Она говорит, нормальная будет, как всем. Тогда говорю, запиши семьдесят. Она записала. А ты говоришь — на глазоок!
— А день рождения какой поставила?
Снова бабушка Мэлгынковав в смятении, но скоро находит выход:
— Никак не поставила. Зачем мне день рождения? И так нормально работаю.
— Но вы хоть от родителей помните, когда родились?
— Мама говорила, когда в Парень из охоты прикочевали, тогда и родилась.
— Это значит ваш день рождения в апреле или мае, — решил я вслух. Затем обратился к бабушке Хутык. — Вы тоже не помните?
— Зачем — не помню? — обиделась та. — Хорошо помню. Как раз на День танкиста. Как день танкиста приходит, так и родилась. Надя и Галя поздравляют. Рита тоже поздравляет.
Я невольно рассмеялся:
— Во-первых, день танкиста не имеет постоянного числа. То десятого сентября, то двенадцатого, то еще когда. Его только по воскресеньям отмечают. Во-вторых, когда вы родились, еще и танков не было.
— Почему — не было? — удивленно возражает бабушка Хутык. — Когда я в контору пришла, Наташка дала календарь и говорит «Выбирайте себе день рождения. Какой понравится, такой и запишу». Я смотрела, там парень такой красивый, все равно, что наш Костя, который на вездеходе работает. И шапка такая, и вездеход. Только на картинке совсем красный. Наташка говорит: «Молодец! Правильно выбрала. Это день танкиста будет». И все нормально записала.
Я немного посмеялся, и в моей записной книжке рядом с пометками о золотом корне, названиях сопок и ручьев, адресами недавно встретившихся на рыбалке геологов появилась запись: «Бабушка Мэлгынковав родилась весной — апрель-май, бабушка Хутык — на день танкиста»…
ХОЗЯЕВА И ГОСТИ
У оленей начался гон, поэтому пастухи распустили стадо по всей долине и следят лишь за тем, чтобы какой-нибудь слишком ретивый корб не угнал важенок за перевал. Из-за этого бригаду пришлось разделить натрое. Бригадир Дорошенко с Галей, дедом Хэччо, Прокопием, Кокой и Павликом поставили палатки у наледи, бабушка Хутык, Витя, Александр и Надя с Моникой поселились на Стрелке — как раз там, где наша долина разделяется на два рукава, Николай Второй с Ритой откочевали к Щербатому перевалу, получившему свое название из-за острых, словно волчьи зубы, останцев. Там, где через перевал проходит тропа, один останец, словно сломанный зуб. Вот перевал Щербатым и кличут.
На перевал можно подняться по двум очень похожим друг на друга распадкам Гэрбе. Гэрбе — по-эвенски тезка. У правого Тезки, там, где к нему прижимается широкий ручей, Николай Второй поставил свою палатку, а левый перегородил матерчатым полотнищем-коралем. Это полотнище качается, даже от самого легкого ветра, олени пугаются и боятся к нему приблизиться.
Я четыре дня копал в распадке за перевалом золотой корень, охотился возле озер на уток, поэтому все перекочевки произошли без меня и, когда вышел к Щербатому перевалу, застал там только Николая Второго и Риту. Рита вялила оленину. Она развешала в коптильне нарезанное полосками мясо, развела костер из гнилушек и теперь следила, чтобы огонь был в самый раз.
Николай Второй собрался к стаду. Вчера молодой бычок-мулхан отбил шесть важенок и сумел прорваться с ними мимо полотнища к перевалу. Хорошо, Николай Второй случился неподалеку и возвратил откол в долину.
И Рита, и Николай Второй обрадовались мне, помогли снять набитый корнями и утками рюкзак, сунули в руки кружку с чаем и сообщили новость. Сегодня приезжал Дорошенко и рассказал, что вчера разговаривал по рации с женой Прокопия Лариской. Она вышла в поселке замуж и уже родила ребенка. Теперь Дорошенко переживает, что в бухгалтерии будут ругаться. Он все время подавал ведомость, по которой Лариска жила в стойбище и работала чумработницей. Он даже выписал ей премию.
Бабушка. Мэлгынковав срочно «заболела», вызвала вертолет санавиации и улетела к Лариске. Может, надеется возвратить ее в стойбище, а может, просто очень соскучилась. Лариска ее родня, вот она и переживает.
Перебрав все новости, мы вдвоем с Ритой ободрали уток и принялись жарить. Вообще-то здесь их только варят, но в бульоне утятина сильно отдает рыбой. Жареная куда вкуснее. Щипать уток здесь не принято. Пастухи издавна обходятся без подушек, к тому же снимать перья вместе со шкурой намного быстрее.
Николай Второй был готов к выходу, и уже держал в руке палку, о которую опирается, когда гонится за оленями. Но с моим появлением решил немного задержаться. До второго Тезки недалеко, дорога известная, можно запросто добраться и в темноте. Он отложил палку, принес от ручья пару ведер воды, наколол дров и помог Рите приладить сковороды у костра, хотя обычно к кухне его не заманить и пряником. А после ужина вдруг заявил, что, наверное, сегодня вообще к стаду не пойдет. Мол, никуда эти олени не денутся. Сейчас корбы сами неплохо держат важенок в куче, а если сколько-нибудь и убежит, за ночь им далеко не уйти. Утром можно проверить распадок и возвратить беглецов в долину.
Сначала я не обратил на все эти рассуждения никакого внимания. Не хочет человек идти к стаду — его дело. Николаю Второму лучше знать, как пасти этих оленей. Но когда он снова ни с того ни с сего принялся объяснять, почему может не ходить к оленям, я сразу понял причину такого решения. Близится ночь, мы с Ритой останемся здесь одни на всю тундру, и чем будем заниматься, когда ляжем спать — известно одним тундровым духам. С другой стороны, ему не хотелось оставлять без присмотра оленей. Хорошо, если убегут, да найдешь. А если не найдешь? Воистину, положение, как в притче о волке, козле и капусте…
Рита на все страдания мужа не обращала внимания. Переоделась в новую кофточку, нагрела на костре толстую проволоку, накрутила с ее помощью локоны и даже чуть подкрасила губы. Затем приготовила мне постель и, пристроившись у зажженных на столике двух свечей, принялась читать журнал.
Я так набегался по болотам, что ноги гудели от усталости. Чуть сполоснувшись, сразу же забрался на шкуры и ни о чем другом, кроме как: до чего хорошо, что над головой не моросящее дождем небо, и не нужно всю ночь жечь костер да льнуть к нему, пытаясь согреться, — не думал.
Для того, чтобы оленьи шкуры оставались мягкими, их пропитывают нерпичьим жиром, поэтому моя постель крепко шибала ворванью. Если бы вот такие же миазмы шли от постели в моей поселковой квартире, я не удержался на ней и десяти минут. Здесь же чувствую себя вполне нормально, и ничего такого во мне не возникает.
Николай Второй чуть посидел у входа в палатку, затем вдруг ни с того, ни с сего решил, что ему нужно срочно побриться. Отыскал безопасную бритву и принялся скоблить в потемках бороду, на которой росло, дай Бог, десяток волосков.
Я пошутил, сообщив Николаю Второе, что он, как настоящий француз. Мол, русские бреются утром, французы вечером. Француз старается понравиться женщине, а мы — начальству! Николай Второй ничего из моей шутки не понял, выпросил у Риты зеркало, посмотреть, как он выглядит после бритья, снова присел на корточки у входа в палатку. Чуть посидел, затем, не говоря ни слова, кинул рюкзак за плечи, подхватил палку и ушел. Рита подняла голову, прислушалась к шагам удаляющегося мужа и, улыбнувшись мне, сказала:
— К оленям побежал. Не надолго его хватило. Если бы можно, и жил в стаде.
По ее голосу нельзя понять, осуждает мужа или наоборот — хвалит. Просто сказала, как о маленьком ребенке, и все. Потом отложила журнал и принялась готовить себе постель в каком-то метре от меня. Нет, не для того, чтобы лечь поближе. Просто эта палатка очень маленькая и, будь я Рите злейший враг, другого места здесь ей все равно не выбрать. Разве что у порога.
Задула свечи, чуть пошуршала одеждой и притихла.
…Не спалось. В голову лезли всякие мысли. Мне не раз говорили, что в тундре принято укладывать гостя вместе с женой. Более того, если гость оставит ее без внимания, хозяин может обидеться. За время жизни в этих краях я ничего подобного не замечал, но вот оставил же Николай Второй со мною свою жену, а сам отправился к стаду, хотя идти-то ему туда не совсем обязательно. И она лежит почти рядышком, протяни руку, и коснешься белеющего в темноте плеча.
