Перед полуднем к Звереву подошел дьяк Иван Григорьевич, вежливо поклонился:
— Здрав будь, Андрей Васильевич. Так получается, что я у тебя в гостях часто бывал, а к себе ни разу не приветил. Ныне день зело удобный. И покойно, и все при деле, и други мои рядом. Посему прошу к столу своему не побрезговать.
— Я бы всей душой, — развел руками Зверев, — да как же Михаил Иванович?
— Не беспокойся, Андрей Васильевич, — кивнул боярин Выродков. — Его я тоже пригласил.
К визиту князей Иван Григорьевич приготовился на совесть. В его палатке, стоявшей сразу за осадной башней, в недосягаемости для ногайских стрел, почти весь скромный стол занимал разместившийся по диагонали, румяный полутораметровый осетр, запеченный целиком; из разрезов на спине выглядывала зелень петрушки, укропа, сельдерея, ощущался явственный запах чеснока. Щедрость изрядная: после набега Горбатого-Шуйского на Арские земли стоимость коровы в лагере упала до десяти копеек, вола — до двадцати. Рыбу же приходилось покупать у черемисов, и ее цена ничуть не поменялась. На оставшихся свободными углах стола возвышались пятилитровые бутыли с вином и серебряные кубки, массивные скамьи были укрыты парчой и обиты чем-то мягким. Чего не хватало для царской пышности — так это опричного блюда с самыми вкусными кусочками, однако целиковый пудовый осетр в любом случае затмевал все!
— Славно у тебя, Иван Григорьевич, — признал и князь Воротынский. — Никак, каженный день такой рыбкой балуешься?
— Больше мечтаю, Михайло Иванович. Однако же отчего не угоститься, коли повод достойный?
— Что за повод? — осторожно поинтересовался Андрей. — Может, за подарком бежать надобно?
— Деда моего, Корнелия Епифаныча, день. Со святого Корнелия корень в земле ужо не растет, а зябнет, — напомнил Выродков. — С сего дня боле не лето на дворе, а осень. Зима подступает, бояре.
— Хлопотное ныне выдалось лето, — покачал головой Зверев. — Однако же славное. Для всей нашей Руси поворотное. Надеюсь, закончим мы его с честью.
— Да, — согласился князь Воротынский. — Выпить за сие лето надобно, обязательно выпить!
Гости осушили бокалы, подступили с ножами к беззащитному, но столь аппетитному осетру. Слегка подкрепившись, Михайло Воротынский снова взялся за кубок, чуть отодвинулся от стола:
— За тебя хочу выпить, Андрей Васильевич! Еще у Острова я в тебе дар воинский приметил и доныне прозорливостью своею горжусь. Не ошибся!
— Разве я один такой, Михаил Иванович? — пожал плечами Зверев. — В русском войске, почитай, каждый доблестью ратной не обделен.
— И это верно, Андрей Васильевич, — согласился князь. — Из служивых людей доблесть готов показать каждый. Воины у нас в строю стоят, воины, а не смерды. Оттого и обидно порою, что боярина, честь свою и право кровью подтвердившего, со смердом безродным равняют.
— Как это? — не понял Андрей. — Быть такого не может!
— Может, княже, может, — кивнул Воротынский. — Рази указов ты последних царских не слышал? Коли суд идет — от земских общин выборный заседатель сидеть должен. Как челобитную подавать — так смерды с боярами в общей ровне. Как наместника избирать — так земство крестьянское тоже равный голос имеет. Что же такое, князь? Как кровь лить — так на то привилегия боярская. А как добычу обживать — так мы с быдлом всяким неразличимы делаемся?
— Стрельцы-то, вон, кровь на равных льют. — Зверев понял, что его друг намерен хаять те самые указы, что были приняты Иоанном с его наущения.
— Про стрельцов речи нет, они с нами кровью бранной повязаны. Однако же не со стрельцами нас равняют, Андрей Васильевич. С быдлом, из леса и погреба ни разу не вылезавшим!
— У каждого на Руси свои мысли о счастье имеются, — осторожно возразил Андрей. — Посему каждого вовремя услышать нужно, пока он от отчаяния за топор не взялся.
— Кто возьмется, княже? — стукнул кубком о стол Воротынский. — Раб, шороха ночного боящийся? За меч ты, Андрей Васильевич, взяться можешь. За тот, коим в одиночку острог Арский одолел. Вот то для правителя любого станет страшно. А смерд? Смирится — то ему на роду написано.
— А если нет?
— А коли нет, то это не смерд будет. Кто за долю свою живот класть готов, ныне все в стрельцы записываются. Не слыхал, Андрей Васильевич? После успеха твого на Арском поле Иоанн Васильевич повелел стрелецкие полки по всем уделам создавать по образцу московскому.
— Разве ж это плохо?
— Не о стрельцах речь, Андрей Васильевич! — покачал головой воевода и прихлебнул красного сладкого вина. — О том я сказываю, что нет справедливости, коли князь знатный и смерд простой пред государем в равном уважении стоят. Деспотия сия азиатская, страшная. Ты на Европу глянь, что из корней империи Римской выросла. Там государь не владыкой над всеми уроженцами королевства себя числит, а лишь первым среди равных. И волей своей поместьями, жизнями и службой повелевать не может. Коли достоин государь, бояре французские, немецкие и аглицкие к нему на службу идут. А коли нет — в поместьях сидят, и никто их неволить не смеет.
— А ты подумай, княже, — наклонился к воеводе Зверев, — что бы было, коли сюда, под Казань, бояре не по исполчению, а по желанию своему приходили? Здесь бы рать впятеро меньше нынешней собралась! Кто-то бы не захотел, кто-то поленился, кому-то Иоанн бы юный не понравился. Как бы мы тогда сейчас ногайцев били?
— Тут ты не прав, Андрей Васильевич, — замотал головой Воротынский. — Одолеть Казань — то дело важное и общее. На такое каждый боярин без приказа пойдет, совесть в стороне отсиживаться не позволит!
— Совесть — это нечто эфемерное, — улыбнулся Андрей. — А вот разрядная книга — штука простая и надежная. Коли боярином русским себя считаешь — саблю со стены снимай, рогатину точи и в поход собирайся.
— От похода, Андрей Васильевич, никто из князей никогда и не отказывался, — твердо заявил Воротынский. — Однако же рази справедливо, коли тебя, героя, острог Арский взявшего и Свияжск построившего, государь, ако смерда последнего, судить прихотью своей волен? Рази не надобно порядок таким разом изменить, дабы не только князь с царем, но и царь с князем считался? Дабы неподсудны знатные рода его баловству были?
Зверев кашлянул, потянулся к рыбе, отрезал себе ломоть, умял в рот и стал долго, тщательно пережевывать. Он понимал, что славный князь Михайло, уже успевший побывать в ссылке за попытку убийства малолетнего Иоанна, сын князя Ивана Воротынского, сперва взбунтовавшегося в Литве, а потом пойманного среди заговорщиков супротив великого князя Василия, склоняет его к измене Родине. Может быть, и не России, но уж к измене царю — совершенно точно. Иоанн Васильевич, решительно кроивший Русь по лекалам великой империи, крушивший древние обычаи в угоду интересам государства — такой правитель самодовольным боярам определенно не нравился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
